Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

Вот вам вполне современный пример: Валентину Распутину была вручена премия Пенне. В рассмотрении работ, представленных на соискание премии, участвовали не только признанные писатели, но огромное количество людей всевозможных профессий, не только старшее поколение, но — что очень показательно — студенты. И рассматривались не только классические произведения, а все подряд. А какое было признано лучшим? Или это не является исследованием рынка? Для итальянцев, которые учредили эту премию, видимо, является. Для наших «воротил» — нет. По крайней мере, мне неизвестно, чтобы коммерческие издательства бросились к лауреату наперегонки, стремясь заполучить эксклюзивные права на какое-нибудь новое произведение.

— И как вы можете подытожить всё вышесказанное? Куда идём (или катимся)?

— Никогда ещё в России не было такого страшного времени. Страшного в своей бездуховности. Это духовный геноцид.

Прислушайтесь: все русские писатели — плохие. Вся история — страшный кошмар. У нас нет героев, нет философов, у нас медведи по улицам бродят. Есть Достоевский, Большой театр, гармошка и водка. Ещё осталось добавить: «ты есть русский свинья», и всё сразу встанет на свои места. Те же, кто не понял, о чём речь, — глупы, мягко выражаясь. Но большинство модных крикунов считают, что придерживаться вышеуказанного мнения — непременный атрибут современности. Мне жаль их — они настолько ничтожны в жизни, ничего не могут и не умеют, ничего не достигли. И это единственный для них способ обратить на себя внимание. Все разговоры о свалках для писателей и книг, о том, какую литературу какой считать, — не более чем потуги на оригинальность. Напоследок у меня вопрос к ним: а что вы сами написали, чтобы иметь честь попасть на одну свалку с нормальными людьми?

— Иммунитет у меня выработался ещё раньше. Я же когда ещё говорил, что через пятьдесят лет или через сто меня будут читать. Я на это надеюсь, и я думаю, что так оно и будет. Я встретил, например, вас, давнюю знакомицу моих стихов. Мне, конечно, приятно, но это всё же прежняя память. А сейчас молодёжь вообще ничего не читает…

— Говорят, что по стихам поэта можно прочитать его биографию. Но про ваши стихи я такого сказать не могу…

— Это верно.

— …потому что меня очень удивляет ваше отношение к отцу по вашим стихам. Самое поразившее меня стихотворение «Я пил из черепа отца / За правду на земле…». И во всех остальных стихах — очень жёсткое отношение к отцу. У вас год рождения — 1941…

— Да, но до войны — я февральский.

— … а отец ваш погиб на фронте?

— Да. В 44-ом.

— И всё-таки ваше отношение в жизни — оно такое же, как в стихах?

— В стихах высказана правда. А в жизни можно немножечко уклониться, проявить вежливость… А что такое вежливость в стихах? Это ложь. Так что всё, что я там написал — это всё правда.

— Ваше отношение к женщине. Лично мне оно очень нравится. Мне нравится даже не ваше отношение к женщине, а мне нравитесь Выв этом несколько повелительном тоне: «Я пришёл — и моими глазами…»

— Да, «…ты на землю посмотришь теперь, И заплачешь моимислезами, И пощады не будет тебе…». Раньше много глупостей говорили об этом. Дескать, это какая-то там месть… Да нет! Когда женщина смотрит глазами мужчины — это значит она влюблена, отдаётся и… как это положено у людей — мужчина отдаётся любимому существу — женщине, а она ему… Это и есть высшее, что есть в нашей жизни — любовь. Но когда она смотрит моими глазами, а они очень печально видят этот мир, то ей пощады не будет. Это он ещё, мужчина, по своей силе может выдержать, а ей уже пощады не будет. Говорили такую глупость, что я, значит, её унижаю. Да нет, конечно… Вообще-то были настоящие женщины, их очень мало, которые говорили: «Да, ты прав».

— Меня ещё задела такая фраза: «Я только раз сказал: люблю».

— Я с юношеских лет, когда узнал цену тому, что такое сказать «люблю», всегда таил это. И действительно я за всю жизнь сказал, кажется, только три раза — «люблю». И один из этих трёх раз выпал, конечно, той женщине, которая стала моей женой. Она у меня первая и последняя. Шило на мыло я никогда не менял. Я прочитаю одно стихотворение. История стихотворения такова: Та девушка, которую я проклинал, потом стала моей женой. Из стихотворения станет ясно, кто я такой и кто она такая:

— Вы знаете, когда я слушаю поэтов, как они читают свои стихи, мне кажется, они заново переживают то, что они написали. Это действительно так?

— Гм. Бывает, что и так. Но большей частью — не так. Поэты ведь большей частью — неудачные артисты. Так что особенно вы не верьте им, я эту публику знаю.

…Когда мне было семнадцать лет — когда я уже сознательно стал писать стихи (с 9 лет я писал бессознательно) — я думал: проживу до двадцати лет, а там уже — смерть, гибель и всё. И вот я считал: три года осталось! (Такое у меня было — видимо, юность диктовала свои условия.) Но вот прошло моё двадцатилетие и — ничего. Конечно, я не покончил с собой. Думаю: «Нет, до тридцати! А потом — всё. Ну что там, после тридцати — это вообще уже не жизнь! Уже какие-то старики идут и всё такое — зачем это всё?!» Так я, двадцатилетний, думал. Но вот тридцать лет прошло: «Хм…». И потом я уже махнул рукой: как оно пойдёт — так пойдёт… И вот, видите, дожил совершенно уже…

Но в тридцать лет я написал всё-таки стихи, обращённые к двадцатилетнему надменному мальчику, который считал, что в этом возрасте всё кончено. Потому что пора и честь знать — уходить из этого мира, хлопнув дверью, и т. д.

(Читает стих-ние «Тридцать лет», 1971)

— Вам самому не страшно от некоторых ваших мрачных образов? Ну, скажем, «Я пил из черепа отца»…

— Да нет, это всё… хулиганство… Для впечатления что ли… Недавно я написал одно стихотворение… Перечитал его, конечно, на утро… «Крестный ход» называется, так я его назвал… Я думаю, что лучше таких стихов не писать… От них можно сойти с ума…