Мэри Брэддон - Преступление капитана Артура

С тоской и отчаянием ушла Оливия в свою комнату, чтобы обдумать все происшествия этого дня.

Утром другого дня леди Лисль увидела, проходя через переднюю, двух человек, прохаживавшихся перед главным подъездом.

– Кого вы ожидаете? – спросила она одного из них, здорового, широкоплечего малого, шея которого была обмотана красным бумажным платком.

– Мы ожидаем одну особу, которую должны перевезти в приют, но она долго не идет.

– Приют?… Какой приют? – изумилась Оливия.

– Приют для умалишенных.

Прежде чем леди Лисль могла предложить еще один вопрос, в переднюю вошла Рахиль Арнольд, поддерживаемая сиделкой и еще другой женщиной с грубым выражением лица, присланной из дома умалишенных, чтобы перевезти больную. Несчастная Рахиль была бледна, как мертвая, и дрожала всем телом.

– О миледи… миледи! – воскликнула она.  – Не позволяйте им увезти меня от вас, я ведь не сумасшедшая… право, не сумасшедшая! То, что я вам сказала,  – безусловно правдиво до единого слова!

– Это доказывает, леди Лисль,  – раздался вдруг голос майора, появившегося в дверях библиотеки,  – что пора запереть в четырех стенах людей, которые сделались жертвами галлюцинаций; иначе они могут оказать очень вредное влияние на других – даже развитых личностей, так что эти последние сойдут в конце концов, как и они, с ума. Не позабудьте, леди, что самый громкий титул не заграждает входа в дом умалишенных!

Женщина с грубым лицом и один из незнакомцев потащили Рахиль. Но, дойдя до порога, Рахиль остановилась и, протянув свою исхудалую руку, воскликнула торжественно:

– Призываю проклятие на весь этот дом и на живущих в нем!

Снег давно уже растаял на улицах Бельминстера. Крокусы в саду мистера Геварда заменились великолепными нарциссами и душистыми жонкилями; скромные фиалочки прятались в тени кустов, а Бланш Гевард проводила все свое время за исполнением принятых ею обязанностей. Прекрасный викарий был все так же печален и ревностен к делу; добродушный ректор по-прежнему боролся с грехами и недостатками своей паствы, между тем как Ричард Саундерс занимал должность директора новоустроенной народной школы. В один прекрасный майский день он сидел посреди своих беспокойных учеников, терпеливо объясняя им какой-то урок. Как он ни неутомим, как ни любим учениками, но посторонний наблюдатель понял бы с первого же взгляда, что он неуместен в этом простом училище. Голубые глаза его выражают смесь страдания, но вместе и добродушия; в манерах его проглядывает что-то нервное, ненормальное, свидетельствующее, что дух его стремится к высшей деятельности. Но что бы он ни думал и ни чувствовал – он превосходно выполняет свой долг, и дети преданы ему от всей души, что доказывается ими различными способами. Они приносят ему прекрасные букеты из своих садов – встают еще до зари, чтобы украсить классную этими же букетами; они идут за несколько миль, чтобы достать ему книгу, в которой он нуждается, так как им известно, что он много занимается науками, они смотрят на него удивленными взорами и разинув рот, когда он сидит, наклонившись над каким-нибудь толстым томом, взятым им у какого-нибудь из окрестных пасторов.

В его маленькой гостиной стоит этажерка, нагруженная книгами, купленными им на карманные деньги, когда ежегодные взносы за него дяди давали ему полную возможность удовлетворять свое влечение к науке.

В этот день он как-то особенно молчалив и серьезен; он почти вовсе не разговаривает с учениками, отсылая их домой, так что старшие из них уходят с унылым видом и говорят друг другу, что с учителем, наверное, случилось что-нибудь неприятное. Оставшись наедине с собою, Ричард погрузился всецело в размышления. Глаза его устремлены на открытое окно, в которое ему видна идущая вдоль красивого плетня тропинка, по которой Бланш вела его осенью в народное училище.

«Придет ли она? – спрашивает он себя.  – Она обещала принести мне последнее издание Квэтерлея, как только принесет его из библиотеки. Она так добра и так неутомима, что непременно сдержит данное обещание! О да, я убежден, что она его сдержит!»

Эта мысль, очевидно, успокоила Ричарда. Он взял с полки книгу и начал читать ее, посматривая все-таки изредка на тропинку.

«Если она принесет мне „Обозрение”, не докажет ли это, что она интересуется мною? Впрочем, она сделает то же самое для беднейшего жителя Бельминстера, если только у него есть охота к чтению. В ней так мало общего с другими девушками, что нужно быть бессмысленным и отчаянным фатом, чтобы видеть в ее действиях признаки предпочтения».

Он снова опечалился и встал, чтобы пройтись несколько раз по комнате.

Ричард не был красавцем, но в лице его было что-то нежное, симпатичное, делавшее его в самом деле привлекательным. Он одевался просто, но выглядел джентльменом. Пока он ходил из угла в угол по комнате, у окна показалось хорошенькое личико, и нежный голосок произнес очень весело:

– А! Ричард, как вы нетерпеливы! Вы ходите тут с видом голодного льва, ожидающего обеда; а ведь я опоздала немного с «Обозрением». Мне очень досадно, что я вынуждена назвать эту книгу чрезвычайно скучной: я не могла прочесть больше шести страниц… Можно ли войти к вам?

– Да, если вам угодно! – ответил с легким трепетом молодой человек.

– Благодарю,  – сказала с ясной улыбкой Бланш,  – я имею к вам множество поручений от моего отца да и, кроме того, хочу сказать вам многое! Итак, я зайду к вам на целых полчаса.

Молодой человек бросился открыть дверь, и девушка, войдя в классную, села прямо на кафедру. В течение четверти часа она говорила о разных разностях, давала поручения, просила собрать сведения относительно родителей его учеников и т. д. Но Ричард хранил глубокое молчание. Опершись на подоконник, он перебирал своей нежной рукой часовую цепочку. Бланш заметила его рассеянность и проговорила, наконец, с нетерпением:

– Но, Ричард Саундерс, да вы вовсе не слушаете. Я уверена, что вы не слышали ни слова из всего мною сказанного.

– Это верно, мисс Гевард! – отвечал он ей с внезапным увлечением.  – Я прислушиваюсь только к вашему голосу… который кажется мне мелодичнее музыки и туманит мне голову.

– Ричард! – сказала Бланш укоризненным тоном.

– Да, да,  – отвечал он с горькой улыбкой,  – говорите, что я совершенно забылся, что ваша доброта сделала меня дерзким. Идите к отцу, Бланш, и скажите ему, что он принял участие в недостойном его, так как человек, осыпанный его благодеяниями, благодарит его только тем, что осмелился полюбить его дочь.

– Ричард!.. Ричард!..  – воскликнула она с безотчетной тоской.

– И вы не упрекаете меня за дерзость, мисс Гевард?