Мэри Брэддон - Преступление капитана Артура

– Вы не сказали имени этого джентльмена,  – заметил Джон Андреус.

– О, ведь дело не в имени! – возразил Абрагам.

– Но я желаю знать его,  – проговорил бродяга каким-то странным тоном.  – Если же вы не желаете назвать мне его сами, то я, я назову вам этого человека.

– Вы?! – воскликнул цыган.  – Как вы можете знать…

– Имя его – Руперт Лисль,  – перебил Андреус.  – Живет он в замке Лисльвуд, миль за десять отсюда. Тот, которого вы видели с ним, полный, рослый мужчина, носит желтый жилет, золотые цепи, а усы, прикрывающие его проклятый рот, золотистого цвета! Это Гранвиль Варней… Земля не создавала еще подобного злодея,  – добавил Джон Андреус, голос которого возвышался при каждом слове все более и более и перешел, наконец, в яростный крик.  – Будь он проклят! – воскликнул он, потрясая рукою с угрожающим видом.

– Объясните, товарищ, что же это все значит? – спросил Абрагам, гнев которого был ничто по сравнению с бешенством, овладевшим Андреусом.

– Это значит, что мы с вами стали родными братьями с настоящей минуты, а Британия – мне сестрою, потому что у нас одна общая цель… А что касается до того,  – продолжал Джон Андреус как будто про себя,  – если эта молодая собака попадется мне под руку, хоть даже сегодня же, я размозжу ей череп так же, как и тому. Богу известно, что я никогда не чувствовал к нему особой любви. Пусть он не воображает, чтобы во мне проявилось сострадание к нему!

Когда собеседники вернулись в палатку, Джон Андреус подошел прямо к Британии и поцеловал ее в лоб. Я уже говорила, что в нем не было решительно ничего привлекательного, и потому молодая цыганка, несмотря на свое полубессознательное состояние, откинулась назад с видимым отвращением.

– Он тоже против него,  – сказал Абрагам.  – Он даже готов убить его, если он не обманывает.

– Это правда? – спросила цыганка, встрепенувшись и подойдя к Андреусу.  – В таком случае поцелуйте меня… Поцелуйте же – и будем друзьями.

Всем приехавшим в Чильтон на бега было легко и весело в утро шестого августа по случаю наставшей чудной погоды. Солнце ярко светило, и небо голубело над Чильтонской долиной. Недовольные люди, завидовавшие общей радости, старались всех уверить, что такая погода чересчур хороша, чтобы продолжаться долго, и что надо ждать бури. Жадные же к удовольствиям отрицали, конечно, дурные предсказания; они спрашивали себя: неужели такое яркое солнце и спокойное небо предвещают несчастье?

Положим, что на дороге, ведущей к Чильтонской долине, было немало пыли, но разве дорога из Эпсома в Лондон не представляла такого же неудобства как для победителей, так и для побежденных? Итак, суссекские фермеры весело проезжали на своих тильбюри в густых облаках пыли, поднимавшейся под копытами их бойких лошадей, а жены их вполне примирились с мыслью испортить свои хорошенькие шляпки, купленные нарочно по случаю бегов.

Бега начались в час пополудни, а в пять минут второго, когда был только что поднят номер выигравшей лошади и державшие пари фермеры отдавали и принимали деньги в середине круга, подкатил экипаж сэра Руперта Лисля. Майор Варней правил лошадьми, а рядом с ним на козлах сидел баронет, из окна экипажа выглядывало прекрасное, всегда высокомерное лицо леди Оливии. Она не упускала случая показать себя многочисленной публике, как будто говоря этим: «Вы уверяете, что я несчастна замужем? Говорите еще, что я продала себя за богатство, которое не может составить мое счастье, и за титул, который покрывает меня позором и бесславием; смотрите же на меня и любуйтесь, как я поддерживаю собственное достоинство, хотя мой муж топчет в грязь древнее имя Лислей!»

С Оливией сидели две ее сестры. Их бледные лица и бесцветные волосы подчеркивали смуглую и блестящую красоту леди Лисль: они существовали как будто для того, чтобы делать ее несравненно заметнее, и сознавали это и потому ненавидели ее от чистого сердца. Их угловатые манеры и пансионерское общение придавали больше цены ее грации и смелости. Быть может, им служило утешением думать, что сестра их несчастна, несмотря на свои преимущества перед ними. Они видели лихорадочный блеск ее глаз, блуждающих с предмета на предмет, нервное подергивание губ и вечное желание быть в обществе, чтобы только не оставаться наедине с собою и со своими мыслями. Мужчины окружили ее экипаж, как только она оказалась перед кругом, так как она смеялась и была разговорчивее других чопорных дам. Жены фермеров, которые заботились о домашнем хозяйстве, уступали ей тоже в полнейшей беззаботности и беспечной болтливости. На бегах, между прочим, присутствовало и несколько драгун, которые разъезжали взад и вперед, отыскивая кого-нибудь, кто бы мог их представить прекрасной леди Лисль и задаваясь вопросом: действительно ли тот молодой человек, который сидел рядом с блистательным Варнеем, отставным майором индийской армии,  – сэр Руперт Лисль?

Тут было множество цыган и цыганок; смуглые лица, выглядывавшие из-под голубых или желтых платков, толпились вокруг роскошных экипажей.

Там и сям появлялись смуглые цыганята, которых наделяли то куском пирожного, то мелкой монетой, то стаканом шампанского, которое было легче достать на Чильтонских бегах, нежели глоток воды.

Абрагам с товарищами тоже ходил посреди зрителей, предлагая подержать лошадь, почистить платье джентльменов и другого рода услуги за шесть пенсов. Странно было то обстоятельство, что Джон Андреус положительно отказался присоединиться к ним и показываться на бегах.

– У меня есть причины, почему я отказываюсь, – пояснил он цыганам,  – и поверьте мне на слово, что они основательны. Я буду плести рогожи, сколько бы их ни заказали, но не выйду из шатра, пока будут продолжаться бега.

Он сдержал слово и спал большую часть дня в палатке. Британия, не отстававшая от своих соплеменников, была страшно бледна. На ней была сильно измятая шляпка, украшенная искусственными цветами, кружевами и лентами. Казалось, какая-то таинственная сила удерживает ее около экипажа Руперта Лисля, так что когда она уходила к другим по обязанности своего ремесла, то только на самое непродолжительное время. Оливия узнала ее, наконец, и подозвала знаком к себе.

– Вы были здесь в прошлом году? – спросила леди Лисль.

– Да, миледи, была.

– Вы, кажется, больны?

– Да, миледи… Но я, скорее, больна душою, нежели телом. Силы мои слабеют с каждым днем все заметнее; их уносит злой бич лихорадки да горя… И я сама узнала страшную перемену, происшедшую со мною, только сегодня утром, когда стала надевать платье, которого не трогала ровно двенадцать месяцев.

– Бедняжка!.. Это грустно!.. Но где же ваша сестра, эта хорошенькая девушка, которая была так похожа на вас?