Мэри Брэддон - Преступление капитана Артура

Члены местной администрации принялись энергично за розыски преступников и являлись в Лисльвуд по нескольку раз в день, а сыщики вступали в разговоры с прислугой, которая была, не прочь рассказать все, что знала об этом для нее интересном событии.

При осмотре убитого на нем нашли кушак с приделанным к нему маленьким порт-папье, который был раскрыт в присутствии властей.

Он содержал в себе пол-листика бумаги; это было какое-то странное показание, написанное рукой майора, подписанное Джеймсом Арнольдом, Рупертом Лислем тоже и засвидетельствованное Альфредом Соломоном.

Вот его копия:

«Я, Джеймс Арнольд, иначе – сэр Руперт Лисль, признаюсь, что я согласился по подстрекательству моего отца Жильберта Арнольда, находящегося теперь в Америке (насколько мне известно), играть роль сэра Руперта Лисля из Лисльвуда в Суссекском графстве и что посредством этого обмана я вступил во владение всем имуществом означенного сэра Руперта Лисля, хотя знал, что он жив и живет до сих пор еще в Йоркском графстве.

Альфред Соломон признал свою подпись, и удивленные представители правосудия предложили ему сказать то, что он знает об этом документе.

– Я знаю только следующее,  – отвечал слуга, глаза которого опухли от непритворных слез, так как он был сердечно привязан и предан своему господину,  – мой господин узнал совершенно случайно, что этот молодой человек – самозванец, и хотел заявить об этом правосудию, чтобы восстановить права законного наследника, но потом он подумал, что еще неизвестно, как суд взглянет на дело и как трудно представить на это доказательства! Да к тому же законный наследник не показывался, и господин решил оставить все как есть – из чувства сожаления к бедной молодой женщине, на которой женился этот подложный лорд.

– Майор был, таким образом, соучастником преступления,  – сказал один из судей.  – Он скрывал то, что знал о преступном подлоге, и смотрел равнодушно, как чужой человек пользовался правами настоящего лорда Лисля. Это было нечестно, даже очень нечестно!

– Он умер,  – произнес угрюмо Соломон,  – и если вы хотите судить его поступки и обвинять его, говорите не при мне: я служил ему около девятнадцати лет, и он был для меня хорошим господином.

После этого замечания Соломон повернулся на каблуках и вышел, предоставив представителям правосудия поступать как им вздумается.

Между тем Джеймс Арнольд – подложный Руперт Лисль – все еще оставался в бессознательном состоянии, хотя светила науки прилагали все силы для того, чтобы добиться желанных результатов, а мистер Дэвсон почтительно наблюдал издали за всеми их приемами: сельский доктор не мог решиться добровольно уехать от больного, которого судьба привела к нему в дом в поддержку его скромной, малодоходной практике.

Ни в комнате больного, ни в других частях замка не знали ничего о серьезных открытиях, сделанных неожиданно судьями, запершимися в спальне майора Варнея.

В это же время были сделаны в свою очередь серьезные открытия на другом конце графства. Какой-то человек сомнительной наружности пытался разменять билет в сто фунтов стерлингов в трактире одного из сел, расположенных вблизи морского берега. Хозяину трактира, который находился под свежим впечатлением насильственной кончины несчастного Варнея, взволновавшей все графство, удалось задержать этого человека и уведомить об этом лисльвудскую полицию. Телеграмма его полетела со станции на станцию – и часа через три в трактир вошел какой-то пожилой джентльмен и прошел прямо в зал, где Жильберт Арнольд коротал день за трубкой и бутылкой пива. Пожилой джентльмен арестовал уже шесть подозрительных индивидуумов: отчего же не сделать того же и с седьмым в надежде открыть след настоящих преступников? Таким образом, Жильберт Арнольд очутился опять в ливисской тюрьме. При нем нашли при обыске золотые часы с цепочкой Варнея и несколько билетов – между двойных подошв его тяжелой обуви; он относился, видимо, с глубоким равнодушием к ожидающей его участи. Тюремщики делали с ним все, что им было угодно, не встречая решительно никакого протеста; он смотрел на них молча своими желтоватыми кошачьими глазами, горевшими каким-то ненормальным огнем.

Узник соседней камеры слышал в ночное время, как Арнольд разговаривал постоянно сам с собою.

– Я для этого только вернулся из Америки,  – говорил арестант,  – я обещал отомстить и сдержал свое слово… пусть повесят меня, если это способно доставить удовольствие, а я готов на все: я сдержал свое слово.

Он повторял эти слова с какой-то дикой радостью, потирая свои мозолистые руки. На утренней заре ему вдруг представилось бледное, искаженное лицо Гранвиля Варнея, смотревшее с угрозой на своего убийцу, но браконьер не отступил перед грозным видением, как сделал бы другой. Он, напротив того, бравировал им:

– Я вижу вас,  – сказал он,  – вижу ваши лукавые голубые глаза, коварную улыбку, ваш хитрый лживый рот и лисьи бакенбарды. Я сдержал свое слово – и вы мне поплатились за ваши злодеяния. Мы в расчете, майор!

Через три дня после ареста Жильберта Арнольда подложный Руперт Лисль скончался, признав подлинность документа, найденного при убитом Варнее.

– Да,  – произнес он слабым, прерывающимся голосом,  – эта подпись моя, но весь этот подлог был придуман не мною. Один майор Варней управлял этим делом с начала до конца.

Старший из докторов принял на себя труд сообщить леди Оливии Лисль о смерти ее мужа.

Она спокойно выслушала весть об его кончине, но минуту спустя – в первый раз в жизни – упала без чувств. Послали за полковником, который поспешил прибыть в Лисльвудский замок.

– Я жестоко наказана за свое честолюбие! – говорила Оливия.  – Роковой этот брак принес мне в результате позор и унижение. Возьмите меня, папа, домой в мирный Бокаже, если я еще вправе вернуться к прежней жизни.

Пока все эти происшествия следовали один за другим, Клерибелль Вальдзингам находилась в Гастингсе. Один из представителей правосудия в Лисльвуде, старый друг ее дома, приехал рассказать ей обо всем происшедшем и начал обсуждать, как вернуть настоящего наследника Лисльвуда, если он еще жив.

Первым делом их было – поместить тотчас в «Times» такую публикацию:

«Сэр Руперт Лисль. Просят всех, находящихся в состоянии дать какие-либо сведения относительно этого джентльмена, пожаловать к мистеру Вильмору, нотариусу в Лисльвуде, в Суссексе».

Через два дня в Лисльвуд явился Реморден.

Нотариусу Вильмору пришлось выслушать странную, но тяжелую повесть, рассказанную с пылким, сердечным красноречием бельминстерским викарием и отчасти уже известную нашим читателям; справедливость ее была подтверждена тут же Ричардом Саундерсом, молодым человеком, воспитывавшимся в Бельминстере и заявившим прямо, что он – сэр Руперт Лисль. Он рассказал про случай, происшедший с ним в дни детства в Бишер-Риде, от которого он опомнился в больнице, где провел, вероятно, несколько месяцев; он описал, как был увезен из больницы человеком, который навязался ему в дяди, но которого он помнил отлично в качестве слуги очень высокого, видного господина с красивыми усами; он рассказал еще о маленькой деревне на морском берегу, в которой он прожил, быть может, два-три года в обществе старой Мэгвей, – и как дядя Джордж, или, вернее, Соломон, старался убедить его, что все воспоминания из поры его детства – нелепые бредни расстроенного мозга. Слуге было приказано сходить за Соломоном, чтобы заставить его подтвердить справедливость сказанного Саундерсом, но этот дальновидный и достойный субъект удалился из замка, пока собрание судей ломало себе головы над мудреным вопросом, как поступить с ним в этом затруднительном случае. Взамен его, однако, нашлись другие люди, доказавшие фактами истину слов Ричарда. Во-первых, миссис Вальдзингам: материнский инстинкт ее сказал ей безошибочно при взгляде на Ричарда, что это ее сын! Ее сердце забилось таким живым восторгом, такой искренней радостью, каких она далеко не чувствовала в нем, когда в былое время прижимала к груди наглого самозванца Джеймса Арнольда. О радости же сына, увидевшего мать, бесполезно рассказывать.