Марсель Эме - Человек, проходивший сквозь стены

Пробка, образовавшаяся неподалеку от нее, остановила взвод гусар. Ими предводительствовал старый капитан, гордо везший под мышкой собственную голову в гусарском кольбаке. Он с трудом сдерживал нетерпение коня. Взбешенный длительной задержкой, он насадил свою голову на кончик сабли и высоко поднял ее, чтобы увидеть, что же происходит впереди.

Изощренная, оглушительная брань привлекла внимание старой девы.

— Тысяча чертей в ступе! — рычал седоусый капитан. — Свиньи обозники прорвались вперед, обогнали гусар! Скажите на милость! Дармоеды! Лежебоки! Сидят на конях, как пешие жандармы! Плевали мы на этих райских обозников! Если так пойдет и дальше — придется уступать дорогу служащим газовой компании! Тысяча чертей Цствертскста!

И все гусары, приподнявшись в стременах, заревели вслед за ним:

— Долой обозных крыс! Прочь, обозная сволочь! К черту, в ад всех обозников!

После чего столь же согласным хором затянули гимн, который воспевал гусарскую доблесть и начинался такими словами:

Девица Борбойе не сомневалась, что перед нею гусары Цствертскстского гарнизона. И в самом деле, теперь она узнала седоусого капитана, ибо нередко видела, как он волочил по тротуарам города свою длинную саблю. Она даже вспомнила, что у капитана была любовница, безнравственная особа, которой он дарил меха и шелковые платья. Старая барышня содрогнулась при мысли, что двери рая открыты для человека, имевшего на земле любовницу. Разглядывая строй гусар, она обнаружила еще несколько знакомых лиц и среди прочих юного лейтенанта, смазливого, как девчонка. Там, внизу, он постоянно развлекался в обществе таких же смазливых молодчиков, и о нем шла странная молва. Девица Борбойе плохо разбиралась в подобных вещах, однако же понимала, что речь идет о чем-то предосудительном, ибо дамы при этом всегда понижали голос. И вот, смотрите пожалуйста, дорога в рай открыта и ему!

Она продолжала разглядывать гусар, как вдруг из ее груди вырвался вопль ужаса и боли. Во всаднике, замыкавшем взвод гусар, она узнала повесу племянника, Бобисласа! Этот шелопай, лишенный сердца и чести, этот проходимец, цинично предававшийся самым низменным порокам, удостоен вознесения в рай, тогда как она, прождав долгие годы, возможно, вообще не попадет туда. Она подумала о своем смиренном, благочестивом житии, молитвах, богогодных делах, и мятежное чувство, закравшееся было в ее сердце, уступило место безнадежной скорби. Тем временем Бобислас увидел тетушку и пустил коня к обочине дороги.

— Эге! — сказал он, — вот и наша грымза!..

«Грымза» — весьма непочтительное польдевское слово, буквально означающее старую… В устах Бобисласа оно звучало не без злорадства.

— Забавно, однако, что мы подохли в одно время, — продолжал он, — как видите, я кончил не так плохо, как вы предрекали! На сей раз мое будущее обеспечено! Вы-то, кажется, не можете этим похвастаться? А?!

Не в силах вынести столь жестокой иронии, девица Борбойе закрыла лицо руками и зарыдала. Тогда Бобислас смилостивился и добродушно добавил:

— Будет реветь! Я не такая скотина, каким кажусь! Попытаюсь выручить вас. Ну-ка, лезьте на мою лошадь!

Затрудняясь его понять, девица Борбойе медлила, но колонна тронулась с места. Бобислас, нагнувшись, поднял старую барышню и посадил на круп коня, позади себя.

— Обнимите меня за талию, прижмитесь покрепче, да не бойтесь показать свои ножки, они никого не ослепят, уверяю вас! Гм… Кстати, что новенького в Цствертсксте?

— Умер нотариус, я только что встретила его здесь…

— Бедняга, ведь я обесчестил его жену. Помните?

Девица Борбойе чувствовала себя крайне неловко и готова была просить Бобисласа, чтобы он спустил ее наземь. Старой барышне, лишь недавно причастившейся святых тайн, не положено сидеть верхом на лошади за спиной гусара, в строю потешающихся над нею молодцов. Но не только это угнетало ее. Когда позади целая жизнь, исполненная христианской добродетели, стыдно сознавать, что спасением души ты обязана негодяю, оскверненному всеми смертными грехами, и пробираться в рай путем уловок и хитростей. Мучительная мысль!

— Не пойман — не вор! — изрек Бобислас. — Прижмитесь покрепче!..

«Пути господни неисповедимы», — чуть-чуть лицемеря, утешала себя девица Борбойе. Кони шли шагом, частые остановки усугубляли ее мучения. Наконец всадники заиграли марш гусар Цствертскста, и седоусый капитан первым въехал под арку свода. Восседая на своем облаке, святой Петр бдительным оком надзирал за прохождением полка гусар.

— Сожмитесь в комок! — шепнул Бобислас.

Его указание было излишним. Съежившись от стыда и страха, девица Борбойе в своем черном платье и без того походила на узел награбленного тряпья, забытого на конском крупе.

Конь Бобисласа уже переступил порог и просунул шею в рай, когда грозный голос, раздавшийся с облака, остановил движение.

— Эй, ты, там, гусар, стой! — крикнул святой Петр. — Что это еще за женщина у тебя за спиной?

Старая барышня от ужаса едва не свалилась с коня. Но гусар Бобислас, легко приподнявшись в стременах, непринужденным движением повернулся к святому Петру и, склонив голову в кольбаке, ответил мужественным, уверенным голосом:

— Да это же наша полковая шлюха!

— А!.. Ну что же! Езжай…

Девица Борбойе проглотила страшное оскорбление вместе с подступившим к горлу рыданием, но секунду спустя уже не помнила о нем, ибо вошла в царствие небесное, где все земные мерила навсегда утрачивают свое значение.

В небольшом городке Нанжикуре жил сборщик налогов, по фамилии Готье-Ленуар, который с грехом пополам уплачивал свои собственные налоги. Его жена тратила много денег на прически и наряды, и виной тому был хорошенький лейтенантик, служивший в обозе. Каждое утро проезжал он верхом на коне мимо ее окон, а вечерами то и дело сталкивался с ней на Главной улице.

Впрочем, госпожа Готье-Ленуар была верной женой и почти не позволяла себе дурных мыслей. Ей просто нравилось воображать, будто у нее роман с молодым человеком, хорошо сложенным и хорошо одетым, и нравилось при этом сознавать, что подобные мечты никак не назовешь несбыточными. Самый знаменитый нанжикурский парикмахер каждую неделю мыл ей голову шампунем и укладывал волосы волнами, что обходилось в семнадцать франков, не считая втираний, стрижки, а при случае и перманента. Но наибольшую статью расхода составляли платья, костюмы и пальто, ибо шились они у госпожи Легри на улице Рагонден (Леонар Рагонден, родился в Нанжикуре в 1807 году, чувствительный поэт, автор «Влюбленных листьев» и «Од кузине Люси», мэр города во время войны 1870–1871 годов. Город обязан ему существованием картинной галереи. Выдающийся археолог. Последние годы его жизни были омрачены нашумевшей полемикой с профессором Ж. Понте по поводу развалин Алибьенской башни. Умер в 1886 году. Его каменный бюст работы нанжикурского скульптора Жалибье украшает площадь Обороны, откуда и берет начало улица, носящая ныне его имя), у госпожи Легри, которая одевала всех дам, принадлежащих к нанжикурской аристократии. Не будучи аристократом, сборщик налогов оплачивал счета от портнихи без малейшей задержки; поэтому каждый раз, как подходил срок уплаты налогов, он оказывался без гроша в кармане.