Хаим Граде - Синагога и улица

— Когда ты не будешь моей женой, я не буду нести ответственность за твое поведение.

После развода Годл осталась при лавке, а реб Авром-Аба начал ходить по синагогам и расспрашивать обывателей, не нужен ли им меламед для детей. Годл знала, что Авром-Аба бедствует, и ее сердце учащенно билось и от жалости к нему, и от злости на себя за то, что она о нем беспокоится. Она раньше даже представить себе не могла, что ей так сильно будет не хватать этого дикого упрямца. С тех пор как большевики вернулись в Вильну, дела пошли плохо. Советская власть расстреляла нескольких еврейских лавочников за спекуляцию и за то, что они не принимали русские деньги. Торговля начала умирать, крестьяне испугались и перестали привозить в город продукты. Годл подумала, что ее ухудшившееся материальное положение — это наказание Небес за ее развод с мужем, и решила вернуться к своим родителям в Кибарт. В Литве она сможет торговать свободно. Может быть, даже снова выйдет замуж, только на этот раз — обдуманнее и счастливее. Не успела Годл распродать весь свой товар, как поляки снова приблизились к Вильне, Красная армия начала отступать в Белоруссию, а союзная ей литовская армия отступила в глубь Литвы. В городе началась паника. Множество евреев ушли в Литву вместе с отступающей на Ковно литовской армией, чтобы не оставаться под властью поляков. Годл отыскала своего бывшего мужа в маленькой молельне на синагогальном дворе и протянула ему ключ от наполовину опустошенной лавки.

— Я бегу с литовцами, потому что не хочу быть оторванной от моих родителей, — воскликнула она, вытащила из-за пазухи пачку купюр и положила на его стендер.

— На, пусть у тебя будет хоть что-то на первое время. Ты хотел быть лавочником, вот и будь, и мучайся, стараясь быть честным в торговле! — И она выбежала из синагоги, чтобы не расплакаться. Годл знала, что этот святоша не подаст ей руки на прощание, потому что после развода она стала ему чужой женщиной. Но знала она и то, что, если только будет жив, он отошлет ей деньги, которые она ему дала.

Таким образом реб Авром-Аба Зеликман стал хозяином лавки своей бывшей жены. Прошло довольно много времени, пока покупатели привыкли к тому, что разведенный раввин, как его стали называть, может посреди бела дня закрыть свою лавку на пару часов и уйти в синагогу. Покупательницам пришлось привыкнуть копаться в товаре, даже самим отвешивать и отмеривать, в то время как лавочник стоит за прилавком, погруженный в чтение святой книги. Он даже не отрывал глаз от страницы, чтобы поторговаться или чтобы пересчитать полученные деньги. Однако, если какая-то незнакомая покупательница принималась торговаться, другие женщины набрасывались на нее:

— С кем вы торгуетесь? С реб Авромом-Абой Зеликманом?

Вдова Басшева Раппопорт тоже знала о нем. Из того, чего наслушалась о нем, она сделала вывод, что это цельный человек. В последний год своей жизни ее муж не раз говорил, что завидует цельным людям, то есть таким, которые идут по одному выбранному пути, в то время как он хотел совместить несколько разных путей, не состыковывающихся между собой. Он хотел быть и хасидом, и светским человеком. Верил, что Бог посылает каждому его хлеб, и все же день и ночь думал о своей торговле. Хотел быть скромным, но не мог отказаться от привычки жить широко. Делал все, чтобы его дети были религиозными, но сам же послал их учиться с детьми светских родителей. Басшева обычно утешала его, говоря, что и сын, и дочь будут, с Божьей помощью, вести себя так, что он будет доволен, но Шлойме-Залман в ответ лишь печально качал головой. Басшева знала и то, что ее муж в последний год своей жизни часто заходил в лавку к разведенному раввину. Она уже поняла, почему он перед смертью попросил, чтобы их сын стал учеником реб Аврома-Абы Зеликмана.

От люстры, висящей над бимой, падает большая тень, тянущаяся до самой двери. Тень раскачивается туда-сюда, как будто раздумывая, стоит ли ей выбраться из пустой синагоги на летнюю улицу или, может быть, остаться внутри. В синагоге темно, как в пещере. Только в восточном углу горит желтовато-оранжевым светом электрическая лампа над головами Гавриэла Раппопорта и реб Аврома-Абы Зеликмана. Уже три месяца, как они изучают вместе Гемору и Танах.

Гавриэл — парень с головой илуя. С ходу, после первого же урока по книге «Йоре деа» [166] Название второй части книги «Арбаа турим» («Четыре колонки») рабби Яакова бен Ашера (1269–1343), а также параллельного ей раздела книги «Шульхан арух». , он запомнил наизусть восемь видов недозволенных продуктов и их признаки. Таким же самым образом он проглатывает сейчас законы о мясном и молочном: как большой мальчишка-шалун, который держит во рту кусок белой булки, жует и кричит, глотает и смеется. Однако ребе хочет разобрать это дело обстоятельно. Голова его опущена низко к толстому тому «Йоре деа», где основной текст окружен комментариями, набранными мелким шрифтом Раши. Кажется, что ребе, морща лоб и бурча, медленно продирается через текст, как сквозь густые колючие кусты у подножия высоких прямых деревьев леса. Тем временем его ученик скучает до смерти. Способность запоминать законы кодекса «Шулхан орух» и повторять их наизусть, раздел за разделом, радует его недолго. Потом его мозг снова начинает сверлить мысль: зачем ему трактат «Хулин» и зачем ему «Йоре деа»? Разве он собирается стать раввином или резником? Совсем другое дело было, когда отец был жив, а он изучал Тору дома для себя по два часа в день. Он делал это ради отца, но ему и самому нравилось, что товарищи-студенты будут уважать его за знание Талмуда. Однако теперь он совсем не надевал студенческой фуражки. Один семестр он запорол, а на новый учебный год вообще не записался. По утрам он изучает Тору в синагоге богадельни на Портовой, где ведет молитву и читает кадиш по отцу, и каждый вечер ходит на урок к разведенному раввину. Он стал ешиботником, просиживающим скамейки в синагогах, и все потому, что так взбрело в голову его отцу на смертном одре.

Реб Авром-Аба уже основательно разобрал изучаемую тему и теперь принялся пересказывать ее ученику с таким одухотворенным лицом и с таким напряжением, как будто он читал «Слушай, Израиль», тщательно выговаривая каждое слово, каждый звук. Реб Авром-Аба начал со спора, изложенного в Геморе, и перешел к спору между Раши и тосафистами [167] Тосафисты — группа раввинов, авторов «Тосафот» — комментариев к Талмуду. Тосафисты жили во Франции в XII–XIII вв. , каждый из которых истолковывал Гемору по-своему. Потом он перешел к Маймониду, а от Маймонида — к оспаривающему мнение последнего рабби Яакову бен Ашеру. Наконец он добрался до книги «Бейс Йосеф» [168] «Дом Иосифов» ( др.-евр. ) — книга рабби Йосефа Каро (1488–1575). , которая взвешивает и отмеряет, кто из предыдущих законоучителей прав. Только тогда он начал все сначала. Последователи рабби Йосефа Каро ведут между собой ожесточенный спор по поводу новооткрытых подробностей и всяческих уточнений. Гавриэл больше не мог этого вынести и от злости засмеялся: