Хаим Граде - Синагога и улица

— Если пойдет сильный дождь, стебельки могут загнить.

— В неприятностях нехватки не будет. Когда появятся вредители, белые бабочки-капустницы, придется лазить на карачках между грядками и давить отложенные ими желтые личинки вот так, — показал Виленчик пальцами и сразу же принялся ругать покупателей ранней капусты на рынке. — Ты им даешь круглые кочаны, а они как раз хотят плоские. Лихоманку с кошерными нитками подай им. Ну, твоя мама и твой ребе, разведенный раввин, довольны, что ты работаешь у меня? Люди говорят про разведенного раввина, что он святой человек. Летом я привожу к нему в лавку мои овощи. Не хочу, чтобы он бы на меня в обиде.

— Что вы! Мама и ребе очень довольны! — в страхе воскликнул Гавриэл, испугавшись, как бы огородник не узнал, что он даже не спрашивал ребе, стоит ли ему здесь работать.

Однако опасение обидеть такого святого еврея, как лавочник с улицы Страшуна, не удержало солтанишкинского огородника от того, чтобы есть некошерную пищу. Когда он и молодой Раппопорт закусывали, сидя на перевернутых деревянных ящиках посреди поля, и Гавриэл захотел узнать, кошерна ли колбаса, Годл Виленчик с битком набитым ртом махнул рукой:

— Не спрашивай! Главное — быть компанейским человеком, выпивать и вкусно закусывать. Все остальные тонкости оставь для разведенного раввина, пусть он их соблюдает. Лехаим! [195] «За жизнь!» — традиционный еврейский тост.

Выпив, он высунул язык и положил на него пару свернутых ломтиков некошерной колбасы.

Больше всех остальных девиц, работавших в поле, к молодому Раппопорту приставала та самая, что в первый день шаловливо шлепнула его по щеке широким листом салата. Молодая крестьянка постоянно смотрела на него своими нахальными глазами с голубыми огоньками, как будто чувствовала, что его, образованного городского парня с полудетскими, сладкими, как мед, губами, влечет именно к ней, простой, задорной, смелой, с плотным, тугим телом. Они высаживали в поле ранний картофель, и она нарочно крутилась вокруг, останавливалась рядом с ним с тяжелыми деревянными ящиками с землей из теплиц в руках, чтобы показать, как хорошо пробились ростки с короткими и жесткими корешками. Ставя ящики на землю, она бесстыдно наклонялась и поминутно задевала Гавриэла — то локтем, то коленом. Однажды он оглянулся, не видит ли кто, и схватил молодую крестьянку за ее широкие мужские плечи. Шикса довольно замурлыкала и без слов посмотрела на него насмешливым опытным взглядом в ожидании, что он сразу скажет ей, где и когда хочет с ней встретиться. Но на него вдруг напал страх, и он, как растерянный мальчик, пролепетал, что не надо высаживать картофель слишком рано, потому что его может прихватить первым же морозцем. Парень обрадовался, когда Голд Виленчик позвал его издалека, использовав это как предлог, чтобы сбежать от этой деревенской девки, которая все еще хитро, по-шельмовски улыбалась ему. Пройдя часть пути, он обернулся и увидел, что она все еще смотрит ему вслед серьезно и с любопытством. Гавриэл понял, что, если он попросит об этом, шикса никому не расскажет об их свиданиях. Однако он не мог простить себе того, что был таким застенчивым и робким, как будто Гемора и происхождение мешают ему делать смело и уверенно то же самое, что делают другие парни.

Больше всего он восхищался Годлом Виленчиком за его познания в сфере полевых работ, здоровый образ жизни и смелые речи. Вечерами Гавриэл любил пересказывать матери и сестре простонародные мудрости Годла Виленчика и всегда, подводя итог, говорил, что солтанишкинский огородник нравится ему больше, чем латвийский дядя, потому что последний больше торговец, чем земледелец. Асна по своему обыкновению морщилась из-за того, что ее брат такой слабохарактерный, что каждый может перетянуть его на свою сторону. Еще больше было больно его матери, что ее илуй восхищается простым смертным.

— А этот твой хозяин живет по-еврейски? Он хотя бы молится каждый день и соблюдает законы кошерности? — спрашивала Басшева.

— Он человек неплохой и, главное, здоровый, знающий, как наслаждаться жизнью. Молится ли он и соблюдает ли законы кошерности, меня не интересует, — отвечал Гавриэл.

В один майский день Годлу Виленчику надо было подъехать в город. Надзирать за сельскохозяйственными работами он оставил молодого Раппопорта. На обратном пути Виленчик остановил свою бричку возле лавки реб Аврома-Абы Зеликмана. С кнутом в руке огородник вошел туда и искренне поприветствовал хозяина, уверенный, что разведенный раввин осыплет его похвалами за его добрые дела.

— Это я — крестьянин, выращивающий картошку! У меня ваш ученик учится быть хорошим агрономом. Из свинячьего хвоста штраймл не пошьешь, но с листом Геморы можно научиться и лапшу лепить. В скором времени Гавриэлка будет разбираться в этой работе лучше всех иноверцев и иноверок, которые годами работают у меня. Этим летом, ребе, покупая у меня овощи, вы будете знать, что в этом есть и труд вашего ученика, которого вы послали в мои поля.

— А как он ведет себя у вас? — спросил реб Авром-Аба так, будто действительно посылал своего ученика к Годлу Виленчику.

— Он ведет себя и чувствует себя у меня, как у Бога за пазухой. Шиксы ссорятся между собой из-за него, а их парни, которые в подметки ему не годятся, от зависти жуют прошлогоднюю солому, — рассмеялся Виленчик и тут же спохватился, что сболтнул лишнее. — Да кому какое дело, как он себя ведет? Он приносит пользу мне, и я ему тоже принесу пользу. Он еще будет хорошо зарабатывать.

Увидав, что лавочник-святоша недружелюбно молчит, Виленчик на мгновение застыл в растерянности с кнутом в руке: вот так с ним расплачиваются за его любезность? И он еще громче рассмеялся, будто назло разведенному раввину.

— А если Гавриэлка — сын хасида Шлойме-Залмана Раппопорта, он что, должен положить зубы на полку? Или бежать от девки, как черт от ладана? Ха-ха-ха.

Лавочнику стало противно от этих речей, как будто у него в лавке повесили сырой коровий бок из некошерной мясной лавки. Тем не менее он продолжал молчать, пока наглец не ушел. Тогда он поспешно бросился закрывать лавку, как будто вдруг вспомнил, что сегодня малый Судный день и он должен идти на чтение слихес. Еще когда реб Авром-Аба Зеликман только узнал, у кого работает его ученик, ему это не понравилось. Но пока у него были только подозрения, разведенный раввин хотел избавить мать Гавриэла от страданий, причиняемых тем, что она будет требовать от сына нечто, чего тот не захочет выполнить. Теперь же реб Авром-Аба не видел иного выхода, кроме как тут же пойти к вдове и предупредить ее, чтобы она забрала сына из нечистого места. Если он не найдет ее дома, то оставит записку, чтобы она безотлагательно пришла к нему.