Хаим Граде - Синагога и улица

Вдова Раппопорт и ее дочь были дома. Обе почему-то выглядели сильно подавленными. Реб Авром-Аба не заметил этого и заговорил набожным и глухим голосом, как будто из глубокого колодца. Он говорил, чтобы мать немедленно забрала своего сына от солтанишкинского огородника. Судя по тому, что он узнал сегодня, ее сын там в плохой компании. Речь идет не только о том, останется ли Гавриэл сыном Торы, но и о том, не сойдет ли он, находясь среди распущенных людей как мужского, так и женского пола, полностью с пути истинного. Ее сын — молодой, неопытный парень. Опасность велика, очень велика. Как бы он не запутался и не натворил дел, которые станут позором и для него самого, и для его семьи. Единственный выход в том, чтобы мать написала своему деверю в Латвию и попросила, чтобы тот вызвал племянника к себе как можно быстрее. И реб Авром-Аба, говоривший на этот раз дольше обычного, подытожил:

— Мой долг по отношению к вашему покойному мужу и моя ответственность по отношению к вам — предупредить вас, пока не стало слишком поздно.

Басшева не знала, о чем сожалеть больше и в первую очередь — о том, что рассказал ребе, или же о том, что она рассказала ему после этого: сегодня утром, когда Гавриэл ушел в Солтанишки, а они с дочерью остались дома, ее будущая свояченица прибежала с плачем: арестовали ее младшего сына. Родители до сих пор не знали, и Асна тоже долгое время не знала, что ее жених водит дружбу с коммунистами. Говоря это, Басшева заламывала руки.

— Но мой Шлойме-Залман лучше всех понимал, что, если Гавриэл станет агрономом и будет работать с земледельцами, он начнет подражать им и в дурных вещах. Шлойме-Залман раньше всех разглядел, с какого рода парнем собирается связаться Асна. Поэтому-то он и попросил ее выйти замуж за молодого человека, посвятившего себя изучению Торы. Мой муж хорошо знал, как далеко могут зайти наши дети, лишившись его надзора.

Дочь сидела на стуле скорчившаяся, бледная, растрепанная. Она все время молчала, разгневанная на своего Мулика, разрушившего их счастье. Теперь же она вскочила с криком «мама!» и выбежала из комнаты. Из-за боли в сердце Басшева осталась сидеть. Она молча качала головой, как будто вернулись дни траура. Разведенный раввин тоже остался стоять, строгий и помрачневший, засунув ладони в рукава, как год назад в этой же самой комнате, когда он вышел от больного и сказал, что смертельно больного, знающего о своем состоянии, не следует утешать лживыми словами о том, что он еще выздоровеет.

Вдова Раппопорт поседела еще больше с тех пор, как ее сын уехал к своему дяде в Латвию, а дочь с Муликом Дурмашкиным — в Париж, после того как его богатые родители вытащили его из тюрьмы.

Басшева во всем слушалась лавочника Зеликмана. Настолько она верила в то, что все, что он предсказывает, осуществится. Если бы она еще раньше прислушалась к его совету не препятствовать сыну ехать в Латвию вместе с дядей, ей бы потом не пришлось делать все возможное и невозможное, чтобы ее деверь Борух-Исер согласился взять его к себе и чтобы Гавриэл согласился к нему поехать. Деверь либо на показ, либо действительно раскаялся в своем прежнем предложении, а сын настолько привязался к солтанишкинскому огороднику Виленчику и его компании, что его никак нельзя было от них оторвать. Только любопытство, желание посмотреть имение дяди и его дочерей, а может быть, и слезы матери в конце концов заставили Гавриэла согласиться уехать.

С дочерью Басшевы дела развивались в прямо противоположном направлении. Асна ни на мгновение не допускала, что не поедет со своим Муликом. Она вообще не прислушивалась к матери. Поэтому мать постоянно бегала к реб Аврому-Абе. Ведь этот парень коммунист, говорила она ему. Отец Асны скорее отказался бы от дочери, чем согласился на то, чтобы она связалась с таким молодым человеком, да еще и поехала бы с ним за границу. Ее Шлойме-Залман всегда носил рану в сердце из-за того, что его дети от первой жены оторвались от него и остались в России. Так как бы он посмотрел на такое поведение своей дочери? Реб Авром-Аба отвечал на это, что как бы отец на это ни смотрел, он бы ничего не добился от дочери. Кроме того, по здравом размышлении можно прийти к выводу, что, если бы ее жених был настоящим коммунистом, вряд ли его родителям удалось бы освободить его, дав взятку полицейским. Даже величайшие адвокаты не смогли бы вытащить его из тюрьмы, делай он у красных что-нибудь действительно серьезное. Ясно, что он ничего не успел натворить, кроме того, что водил компанию с левыми. Поэтому, раз его родители довольны, что он уедет за границу, чтобы снова не попасть в тюрьму, и даже обещают содержать его вместе с женой, Басшева должна на это согласиться и только потребовать, чтобы жених и невеста поженились до отъезда по закону Моисея и Израиля. Разум подсказывает, что и родители жениха с этим будут согласны. А потом Басшева только удивлялась, как это реб Авром-Аба все правильно рассчитал и предвидел, стоя в своей лавке, склонившись над святой книгой. Родители Мулика, точно так же, как и мать Асны, потребовали, чтобы жених и невеста поженились до отъезда. Спешно была поставлена хупа [196] Здесь имеется в виду, что был совершен обряд бракосочетания. . Во время прощания на вокзале мать Мулика, толстая, большеголовая, коротко подстриженная еврейка, обхватила своими мясистыми руками невестку и едва не переломила ее, как тонкую веточку.

— Береги там его, твоего мужа, чтобы он больше не лез в пекло, — с плачем кричала свекровь.

Но, посмотрев на зятя с его длинными холеными пальцами и острым сухим подбородком, Басшева не поверила, что мнение Асны будет хоть что-то для него значить. От мысли, что дочь не будет счастлива, ее потемневшие от гнева глаза тоже наполнились слезами, и она тихо спросила то, чего не должна была спрашивать в последнюю минуту прощания:

— Асна, как ты можешь оставить меня одну?

Дочь эта мысль явно мучила, но вместо того, чтобы уступить чувствам, она по своему обыкновению поморщилась и дала ответ, которого мать потом никогда не могла забыть:

— Ведь ты не остаешься одна, у тебя здесь есть друг, этот ребе Зеликман.

«Как бежит время!» — думала Басшева. Гавриэл уехал перед Швуэс, Асна — после Девятого ава [197] То есть прошло около двух с половиной месяцев. , а теперь уже прошли Дни трепета [198] То есть прошло еще более двух месяцев. . Басшева все еще не могла понять, как это она за считанные месяцы осталась без обоих своих детей, чтоб они были здоровы. В прошлом году в это время, накануне праздника Кущей, к ним в гости приехал ее деверь Борух-Исер. Его план забрать Габика спустился с неба, — говорил потом реб Авром-Аба Зеликман и, как всегда, был прав. Из первых писем Габика стало ясно, что он не слишком счастлив у дяди, однако в последних письмах он уже просил, чтобы мама приехала к нему, и приехала как можно раньше, потому что у него и Этеле, старшей дочери дяди, дело идет к свадьбе. Он сообщил также, что своему ребе он написал об этом отдельно. В своих первых письмах бывший ученик даже не передавал ребе приветов от злости на то, что тот устроил так, чтобы он не смог больше работать у Виленчика в Солтанишках. Теперь же госпожа Раппопорт шла к лавочнику посоветоваться, ехать ли ей на помолвку сына.