Хаим Граде - Синагога и улица

— А я говорю, что знаток Торы должен бежать от ссоры на край света, — проворчал реб Ури-Цви.

Он чувствовал, что его мозг уже раскалился от жениных претензий, как сосуд с водой, который стоит на огне, хотя вода уже выкипела. Но тут в дом вошел один из обитателей, и раввинша вышла к нему в прихожую. Она говорила о муже с таким уважением и почтением, как будто служила при нем помощницей синагогального служки.

— Вы хотите видеть ребе? Я пойду посмотрю, не прилег ли он.

Переле расспросила и о том, достаточно ли серьезно дело. Она не хочет знать подробностей, секретов и не вмешивается в чужие дела. Однако обыватели должны понимать, что нельзя беспокоить раввина по мелочам. Нельзя отнимать его время, предназначенное для изучения Торы и отдыха. Только после всех этих предисловий она впустила посетителя во внутренние комнаты, а сама вышла. Реб Ури-Цви облегченно вздохнул. Отдохнет от нее хотя бы недолго. Однако беседа с гостем не задалась. Его угнетало то, как его жена разговаривает с людьми. Старых друзей и членов правления общины нужно всегда принимать так, словно их пригласили.

Раввин нашел выход. Он теперь находился больше в синагоге, чем дома. Однако раввинша предупредила его: главному раввину города не подобает сидеть в синагоге, как какому-нибудь аскету. Он не желает больше слышать ее претензий? Хорошо, он не будет их слушать. И Переле перестала и разговаривать с мужем, и выполнять домашнюю работу. И стало похоже, будто она собирается ему назло в придачу еще и заболеть. Она снова начала страдать от мигрени и целыми днями лежала на диване с мокрым полотенцем на голове, принимала лекарства из чайной ложечки, запивала их сладким чаем, вздыхала и смотрела в окно.

На улице даже днем было сумеречно из-за густого серого снега, который непрерывно крутился в воздухе, заметая все дороги, крылечки, ступеньки и пороги. Когда снегопад на какое-то время прекращался, Переле видела, как облака опускаются все ниже, ощущала, что они давят на ее сердце так, что можно задохнуться. Она хрипло, сухо, зло и упрямо кашляла. Потом снова глотала лекарства из чайной ложечки и снова молчала целый день. Ее молчание и кашель терзали мужа больше, чем то, как она грызла его своими разговорами. Он подходил к дивану и умолял ее: если она так сильно тоскует по детям и внукам, то пусть поедет на пару недель в Гродно. Он уж как-нибудь справится без нее. Она молча выслушала его и повернулась к окну, чтобы показать, что он отправляет ее в путь в метель, когда грех и собаку на двор выгнать.

Реб Ури-Цви вернулся в свою комнату, а Переле смотрела, как он удаляется, с растрепанными сединами под бархатной ермолкой, опустив плечи в длинной вязаной кофте из зеленой шерсти. С одной стороны, ей было больно мучить его, но с другой — она не могла ему простить, что летом она утопает в Грайпево в песке, осенью — в грязи, а зимой — в снегу. Он не ездит на собрания раввинов, его даже не тянет увидеть детей. Переле вспомнила, что должна покормить мужа. Он наверняка голоден, но ничего не просит. Она пошла на кухню, разогрела кашу, вскипятила чайник, сварила пару яиц. Потом вошла в его комнату, где стояли священные книги. Он сидел, склонив голову над раскрытой книгой, но не изучал ее.

— Иди помой руки перед едой, — услышал он ее голос.

Реб Ури-Цви поднял глаза, полные мольбы:

— Перл, я тебя не понимаю. Часто мне даже не верится, что ты всерьез. Зачем нам оставлять город, где у нас есть достойный заработок, и переезжать к детям?

Раввинша улыбнулась, как будто он говорил незнамо какие глупости:

— А жить в Грайпеве на подачки от общины — это почетнее, чем быть на содержании у собственных детей?

И она продолжила высказывать свои претензии, на этот раз мило и печально, тихо и сердечно: чем быть городским раввином в местечке размером с фигу, лучше уж сидеть в какой-нибудь гродненской синагоге и изучать Тору для себя самого. Тогда люди хотя бы скажут: «Этот еврей мог быть раввином в большом городе!» Переле указала на длинные листы бумаги, исписанные кривым неразборчивым почерком, которые лежали большой стопкой на столе: он много лет пишет свое сочинение и до сих пор не закончил, потому что в Грайпево нет знатоков Торы, с которыми можно было бы поговорить на соответствующие темы. Это лишает его желания писать. А в Гродно нет нехватки в выдающихся знатоках Торы. Там у него будет с кем обсуждать сложнейшие темы. Там он получит стимул, чтобы издать свое сочинение в виде книги.

— А если уж ты говоришь о достойном, с позволения сказать, заработке, который у нас здесь есть, то ты должен заявить главам общины, что мы не можем больше существовать на то содержание, которое нам выплачивают. Все стало втрое дороже, а мы все еще получаем те же самые сорок семь злотых пятьдесят грошей в неделю.

Раввин обрадовался. Если он получит надбавку, его бой-баба увидит, что община действительно содержит их достойно, и перестанет требовать, чтобы они переехали. Но когда реб Ури-Цви завел однажды утром после молитвы в синагоге с главами общины разговор о прибавке, то услышал странный ответ: община придерживается противоположного мнения. Они считают, что с тех пор, как раввин в добрый час поженил своих детей и они с раввиншей остались вдвоем, они должны получать меньшую плату, чем во времена, когда должны были содержать детей. В общинной кассе нет денег даже на дрова для странноприимного дома. Меламеду талмуд торы платят треть положенного содержания, а сироты ходят в рванине и к тому же недоедают. Реб Ури-Цви ощупывал свою тяжелую серебристую бороду, как будто боялся, что она может оторваться и упасть.

— Другие раввины в местечках не крупнее Грайпева получают сейчас семьдесят пять злотых или даже целую сотню в неделю. Я получаю жалкие пятьдесят. На американские деньги это меньше десяти долларов. И вы мне говорите, что это слишком много?

Главы общины отвечали на это так же холодно и хмуро, каким холодным и хмурым был этот зимний день. Они сказали, что лавочники в Грайпеве не зарабатывают сейчас даже тридцати злотых в неделю.

В тяжелом настроении и с виноватым лицом раввин пересказал содержание этого разговора Переле. К его удивлению, она совсем не рассердилась. Только на следующий день, делая покупки в лавке, как бы невзначай сказала, что на Пейсах они, с Божьей помощью, покинут Грайпево. Реб Ури-Цви узнал об этом, сидя в синагоге, от глав общины, сердито бросивших ему упрек:

— Двадцать лет вы, ребе, сидели на нашем раввинском престоле. И вдруг решаете бросить наш город, потому что вам не дают надбавки! И даже не находите нужным известить общину. Ваша раввинша рассказывает об этом женщинам на рынке.

Свою злость на жену реб Ури-Цви излил на обывателей: двадцать лет он у них раввин, и у него никогда не было с ними споров по поводу денег. Когда же он раз в жизни просит надбавки, ему отвечают, что лавочник зарабатывает меньше. Коли так, он действительно подумает о том, чтобы оставить Грайпево. Однако дома раввин не смог сдержаться и начал ссориться и с женой тоже: