Хаим Граде - Синагога и улица

Меир-Михл Иоффе, староста Каменной синагоги и член совета общины, попросил слова. Он чувствовал себя уверенно, потому что в зале сидели члены правления синагоги и члены его партии, пришедшие послушать и поддержать его.

— Неудивительно, — воскликнул Меир-Михл Иоффе, — что гродненский раввин не понимает нужд общины, не понимает, что у нее не хватает денег на содержание двух сиротских домов. Гродненский раввин постоянно занят с раввинами со всей Польши и из-за границы. Поэтому он не знает и не хочет знать, что происходит в самом Гродно. Поэтому «Мизрахи» и все беспартийные евреи, которым важно единство, требуют, чтобы их раввином был назначен бывший раввин Грайпева реб Ури-Цви га-Коэн Кенигсберг, а реб Мойше-Мордехай Айзенштат пусть остается раввином гродненской «Агуды».

— Ваша фракция за слияние двух сиротских домов или против? Говорите по делу! — стали кричать ему со всех сторон.

— «Мизрахи» против слияния двух сиротских домов, но «Мизрахи» тем не менее требует, чтобы в Гродно были два городских раввина, — ответил Меир-Михл Йоффе.

— А если сиротские дома сольют, вы, пан Йоффе, не сможете играть ночи напролет в карты? — вскочил бундовец [269] Член еврейской антисионистской марксистской партии Бунд (Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России). В советских республиках — России, Украине и Белоруссии — Бунд был ликвидирован в 1921 г., но продолжал действовать за их пределами, имея наибольшее влияние в Польше. с седыми пучками волос на голове, сутулой спиной и глубоко посаженными сверкающими от злости глазами. В его хрипловатом голосе слышалось львиное рычание: — На еврейской улице [270] В данном случае имеется в виду не какая-то конкретная улица, а все еврейское население, состоящее в организованной общине. бушует реакция! — И он принялся перечислять, загибая пальцы, деяния гродненских благодетелей ради сирот в прежние времена: каждый четверг двое сирот обязаны были ходить вместе с синагогальным служкой по мясным лавкам выпрашивать на субботу телячьи ножки и легкие. На похоронах богача-кровопивца сироты были обязаны быть одеты в темно-коричневые пальтишки с зеленой ленточкой на шапках, чтобы их не спутали с детьми из состоятельных семей. Если какой-нибудь мальчишка шалил или пропускал молитву, его били смертным боем. У мастеров-ремесленников мальчишки-ученики должны были выполнять самые грязные работы по дому и вкалывать по восемнадцать часов в сутки. Бундовец еще долго метал громы и молнии в богатых гродненских евреев, требующих двух отдельных раввинов и два отдельных сиротских дома. Наконец он подвел итог:

— Бунд — это единственная партия на еврейской улице в Гродно, которая обеспечивает бедняков дровами на зиму. От имени фракции Бунда я вношу проект резолюции из двух пунктов. Во-первых, уволить всех гродненских служителей культа с их оплачиваемых должностей. Пусть идут работать, дармоеды! Во-вторых, слить оба детских дома и давать в них светское образование на идише в бундовском социалистическом духе [271] Имеется в виду существовавшая в межвоенной Польше система школ CYSZO (аббревиатура от слов «Центральная еврейская школьная организация в Польской Республике»), созданная по инициативе социалистических еврейских партий Бунд и «Поалей-Цион». .

Состоятельные евреи не могли больше это выносить, они вскочили со своих мест с криками:

— Прольется кровь, если сиротские дома будут слиты!

Один из членов правления общины в польской хасидской фуражке, подрубленном лапсердаке и с серебряной цепочкой на жилете замахнулся на бундовца своей толстой палкой:

— Наглец! Тебе назло сироты будут носить арбеканфесы, а не красные галстуки!

Бундовец рассмеялся ему в лицо. Он не боялся казачьих нагаек и царской каторги. Так неужели он испугается какого-то хасида? Еще горячее и яростнее ссорились между собой религиозные. Сторонники «Агуды» кричали, что это сторонники «Мизрахи» довели дело до такого осквернения имени Божьего. Если можно выступать против гродненского раввина, главы совета мудрецов Торы, то можно и идолопоклонством заниматься. Сторонники «Мизрахи» кричали в ответ, что как бы велик ни был гродненский раввин в изучении Торы, у него нет монополии на Тору. Тора принадлежит всем евреям. Собрание было прервано посредине, но собравшиеся продолжали препираться на улице. Было темно. Снег хлестал по разгоряченным лицам. Ветер задувал в распахнутые рты. Конфликтующие стороны продолжали и на улице орать друг на друга, но постепенно спутанные клубки их теней поредели: евреи исчезали в своих переулках и, сгибаясь, ныряли в низенькие двери своих домишек. Только метель продолжала кружиться и выть на темных улицах.

Конфликт, перекинувшийся из Городской синагоги на совет общины, как снежный ком покатился по прочим гродненским синагогам. Люди спорили дома и даже в лавках и магазинах.

Вот один торговец скобяным товаром сидит без выручки и чувствует, что все тело у него покрывается ржавчиной от его товара — листов жести, ящиков с гвоздями, связок ключей, замков, дверных задвижек. Он втягивает голову в воротник овчинного полушубка и выскакивает через снежную вьюгу к торговцу мануфактурой Эзре Эйдельману с соседней улицы. У того тоже сейчас нет покупателей, никто не приходит в такую погоду покупать материал на костюм. Он стоит с лавочниками из соседних лавок, препирающимися между собой о должности гродненского раввина. Хотя Эзра Эйдельман приходится зятем грайпевскому раввину, его не волнует или он делает вид, что его не волнует, что говорят о его тесте. Соседи разговаривают спокойно, притчами и полунамеками. Один говорит:

— Наш раввин — как вывеска для всего мира, к нему приезжают отовсюду, но Гродно от него ничего не получает.

Второй отвечает, что сравнивать кого-то с гродненским раввином — все равно что сравнивать кучу тлеющих углей с луной. На это первый возражает:

— Наш городской раввин похож на женушку с кукольным личиком. Приятно с ней появиться на людях, но по дому она ничего толком делать не умеет.

Тут вмешивается торговец скобяным товаром:

— А что вы делаете, если Бог вам помог и одарил женушкой-неумехой, к тому же страшной, как обезьяна?

Эзра Эйдельман рассмеялся, чтобы показать: он ничуть не переживает по поводу того, что говорят о его тесте, и он понимает, что речь идет не о его жене. Но когда он возвращается домой на обед, Серл стоит посреди комнаты, двойняшки держатся за ее фартук, а грудного младенца она держит на руках и встречает мужа криком:

— Я не хочу, чтобы моя мать стала гродненской раввиншей! Слышишь? Не хочу!

Мужу всегда было приятно видеть, что чем больше его жена ссорится со своей матерью, тем с большей радостью слушается его. Но на этот раз Серл не приготовила ему обеда, да и разговоры о раввинах ему уже надоели хуже пареной репы. Низко заросший волосами лоб Эзры начал морщиться. Он словно опасался, как бы против собственной воли не поднять руки на женщину с грудным младенцем на руках. Эзра засунул свои тяжелые короткие руки в карманы и проворчал: