Хаим Граде - Синагога и улица

— Послушай, Серл, я тебе уже столько раз говорил, что чем больше ты ссоришься со своей матерью, тем больше показываешь, как вы похожи. И я ненавижу злобных баб. Какое тебе дело до того, что твоя мать станет гродненской раввиншей?

Когда ей было надо, дочь, точно так же, как и ее мать, умела и промолчать. С ребенком на руках Серл бросилась на кухню готовить мужу обед, а близнецов оставила возиться на полу у его ног. Эзра уселся в глубокое кресло почитать газету и вздохнул: сосед-лавочник своей притчей про хозяйку-неумеху попал в самую точку.

Серл едва дождалась, пока муж поест и вернется в лавку. После этого она оставила немытую посуду на столе, позвала высокую тощую соседскую девушку, чтобы та посидела с детьми, а сама поспешно накинула на плечи широкое пальто, сунула ноги в боты, не застегнув их, надела берет на растрепанные волосы и поспешно направилась в обувной магазин своих братьев.

Вьюга, бушевавшая на улице, снова загнала в магазин много покупателей, требовавших калоши, полусапожки, теплые боты, спортивные туфли. Приказчики едва справлялись с таким потоком, но братья Кенигсберг на этот раз не вышли из-за прилавка. Каждый раз, когда открывалась дверь и входил какой-нибудь мужчина, Янкл-Довид и Гедалья сначала вздрагивали, а потом благодарили Бога за то, что вошедший не оказался кем-либо из их друзей, приближенных к гродненскому раввину. Сыны Торы находили братьев утром перед молитвой, днем — в магазине, ночью — дома, и все с одной и той же претензией: как они допускают, чтобы их отец втягивался в конфликт с гаоном реб Мойше-Мордехаем Айзенштатом? Ведь братья Кенигсберг бывшие ешиботники, они же понимают то, чего не понимают люди с улицы: что спорщики не думают о чести Торы и что, унижая одного мудреца Торы, они унижают всех. Так почему же братья не поговорят со своим отцом? Янкл-Довид и Гедалья знали, что разговаривать надо с матерью. Поэтому они стояли в своем магазине, заранее подавленные еще только предстоящим им тяжелым разговором с нею. Тут снова распахнулась дверь магазина, и внутрь вместе со снежной вьюгой ворвалась их сестра, уже открывшая рот, чтобы закричать. Однако вид множества покупателей заставил ее сдержаться. Через мгновение она уже стояла рядом с братьями за прилавком.

— Отец неудачно женился… Что вы на меня пялите глаза? Разве вы не знаете, почему мать подталкивает отца к тому, чтобы он стал гродненским раввином? Она хочет отомстить гродненскому раввину за то, что он когда-то был ее женихом и отменил их помолвку.

Серл всегда наговаривала мужу на своих братьев, что они бараны, а не люди, что у них расплывшиеся физиономии, что они раскрашенные деревяшки. Мать командует ими, а они ей позволяют. Она не ожидала вдруг увидеть перед собой два таких распаленных лица: теперь оба брата прямо дрожали от гнева и оглядывались, не слышит ли ее кто.

— Молчи! Твой большой рот доведет нас до позора. Нам не хватает только, чтобы в городе узнали, что дочь грайпевского раввина говорит о своей матери!

Напуганная братьями еще больше, чем прежде мужем, Серл стала оправдываться тихим голосом:

— Я ведь этого никому не говорила, даже Эзре!

Однако Янкл-Довид тяжело сопел, а Гедалья вытирал носовым платком пот с шеи под подбородком.

— Чтоб больше никому этого не говорила! — предостерегли они крикунью и даже не сказали, что этим вечером собираются пойти к матери.

Переле не узнавала сыновей. Они ничего не рассказывали о ее внуках и даже не захотели выпить у нее стакана чаю. Они специально пришли, когда отец проводил свой урок в синагоге, чтобы иметь возможность поговорить с матерью жестко и перечислить ее грехи с тех пор, как она привезла отца в Гродно и сделала его даяном. Теперь она подталкивает его снова на нечто, о чем он прежде даже не помышлял, — стать раввином гродненских сторонников «Мизрахи». Пока же отца поносят и позорят противники, а его якобы сторонники от его имени оскорбляют гаона, надломленного судьбой еврея, потерявшего единственную дочь. К тому же гродненский раввин был за то, чтобы отца приняли в члены раввинского суда, хотя даяны выступали решительно против этого. Так чего же мама хочет от своих детей и на что она рассчитывает?

Переле сидела за маленьким столиком, положив правую руку на толстый молитвенник «Корбн минхе» [272] Специальный молитвенник с переводом на идиш и с комментариями на идише, предназначенный для женщин. , и обиженно улыбалась. Чем дольше и резче говорили сыновья, тем беспокойнее ее маленькие сухие пальцы дрожали на обложке молитвенника. Однако она дала сыновьям выговориться и только после этого ответила: не она начала войну между сторонниками «Мизрахи» и «Агуды», не она устраивала скандалы во время проповедей в Городской синагоге, и не она взбудоражила весь Гродно, подняв всех против раввина Айзенштата и его приближенных. Кроме того, Янкл-Довид и Гедалья должны вспомнить, что, когда она увидала их в их обувном магазине ползающими на коленках, чтобы помочь клиентам примерить обувь, и спросила, почему их жены не приходят в магазин помочь им, оба ее родных сына ответили ей так, как не отвечают даже мачехе, чтобы она не вмешивалась в их жизнь. Но себе они позволяют вмешиваться в ее жизнь и даже пришли к ней домой поучать ее!

С искаженным от боли в спине лицом Переле встала из-за маленького круглого столика и едва дотащилась до дивана. Сыновья хотели помочь ей, но мать оттолкнула их локтями и так дрожала всем телом, как будто они были двумя ангелами-разрушителями, пришедшими по ее душу. Переле растянулась на диване. Она лежала на спине, а оба сына стояли рядом, как будто были уже осуждены и приговорены. Ее лицо осунулось, стало длиннее и суше, но глаза сверкали и словно стали вдвое больше. Ее голос хрипел, пронизанный болью и горечью. Она продолжала говорить, но смотрела при этом в потолок, как будто сыновей здесь не было и она произносит свои мысли вслух для себя.

Каждый богобоязненный знаток Торы желает, чтобы его сыновья выросли такими же или еще большими знатоками Торы, чем он. Ученый еврей ищет для себя зятя, который тоже был бы сыном Торы. Точно так же сыновья грайпевского раввина и внуки старипольского гаона могли получить должности раввинов в крупных общинах. Но им больше нравится торговать обувью, они ценят себя еще ниже, чем ценит их весь свет. О зяте же вообще нечего говорить! Муж Серл — простак, невежа. Поэтому дети вместо того, чтобы желать, чтобы их старый отец получил хотя бы видимость того, что ему причитается, хотят, чтобы он остался человеком, с которым никто не считается. Янкл-Довид и Гедалья — почтенные обыватели, известные в Гродно, они могли бы укрепить сторону, поддерживающую отца. Ради них и их друзья тоже могли бы поддержать грайпевского раввина. Но почему так должны поступать посторонние люди, если даже сыновья считают любого другого раввина выше своего отца? Их не задевает и то, что подосланные гнусные людишки не дали ему закончить проповедь в Городской синагоге. И они еще приходят к матери с претензиями, что она не так защищает честь их отца!