Айн Рэнд - Мы живые

В перерыве перед второй серией Андрей спросил Киру:

– Хочешь посмотреть, чем закончится?

– Да, еще все равно рано.

– Я знаю, что тебе фильм не нравится.

– Ты тоже от него не в восторге. Забавно получается, Андрей. У меня была возможность пойти сегодня вечером на новую балетную постановку в Мариинский, но я отказалась, потому что спектакль был революционным, и вот сейчас я смотрю это эпическое полотно.

– С кем у тебя была возможность пойти в театр?

– Да так, с одним моим другом.

– Не со Львом Коваленским, случайно?

– Андрей, тебе не кажется, что ты ведешь себя бесцеремонно?

– Кира, из всех твоих друзей – он единственный…

– …который тебе не нравится, я знаю. И все же мне кажется, что ты говоришь об этом слишком часто.

– Кира, тебя не интересует политика, не так ли?

– Нет, и что?

– Ведь у тебя никогда не возникало желания бессмысленно принести в жертву свою жизнь и запросто вычеркнуть из нее годы, проведя их в тюрьме или ссылке? Правда?

– К чему ты клонишь?

– Держись подальше от Льва Коваленского.

Она открыла рот, и на некоторое время ее рука застыла в воздухе. Переведя дыхание, она с большим трудом выговорила:

– Что… ты… имеешь… в виду… Андрей?

– Надеюсь… ты не хочешь прослыть знакомой человека, который дружит с плохими людьми?

– Какими людьми?

– Разными. С товарищем Серовым, например.

– Ну что у Лео может быть…

– Он ведь владелец частного продовольственного магазина, так?

– Андрей, ты что, разговариваешь со мной как агент ГПУ с…

– Нет, я тебя не допрашиваю. Я просто хочу знать, насколько хорошо ты знаешь его дела, – для твоей же безопасности.

– Какие, какие дела?

– Больше я ничего не могу тебе сказать. Я и так сказал тебе слишком много. Но я должен быть уверен, что твое имя нигде не будет фигурировать.

– Где оно может фигурировать?

– Кира, с тобой и по отношению к тебе я не агент ГПУ.

Свет погас. Оркестр заиграл «Интернационал».

На экране, тяжело ступая на сухую заскорузлую землю, движется толпа в грязных сапогах. Перед зрителями мелькают огромные, во весь экран серые сапоги с толстыми подошвами; снаружи, под действием мышц, они собраны в складки, изнутри пропитаны по́том. Сапоги не спешат, но и не медлят; это не копыта, но и не человеческие ноги; они перекатываются с пятки на носок, с пятки на носок, подобно серым танкам, дробя и сметая все, что попадается на их пути, превращая комья земли в пыль; бесконечным серым потоком чеканят шаг безжизненные, лишенные жалости сапоги.

Кира, заглушаемая грохотом «Интернационала», прошептала:

– Андрей, ты что, выполняешь новое задание ГПУ?

– Нет, я веду самостоятельное расследование, – сухо ответил он.

На экране на фоне черного неба возникают серые тени людей в военной форме, собравшихся вокруг костров. Чьи-то мозолистые руки помешивают воду в железном котелке; кто-то осклабился, показывая кривые зубы; покачиваясь из стороны в сторону, играет гармонист, на его лице застыла сальная усмешка; вскидывая ноги и прихлопывая в ладоши, выплясывает «казачок» какой-то парень; кто чешет бороду, кто – шею, кто – затылок; боец в расстегнутой гимнастерке жует корку хлеба, крошки падают на его черную волосатую грудь. Все празднуют очередную победу.

– Андрей… у тебя есть что сообщить ГПУ? – тихо спросила Кира.

– Да, – ответил он.

На экране шествует по улице города демонстрация, организованная в честь победы. Перед камерой медленно проплывают знамена и лица… В равномерном, нескончаемом потоке, подобно восковым фигурам, которые управляются невидимыми нитями, движутся миллионы людей, молодых и старых, в темных платках, вязаных шалях, солдатских фуражках, кожаных кепках. Их лица одинаково неподвижны и суровы; их невыразительные глаза кажутся нарисованными; губы у них мягкие и бесформенные. Никакой воли, никакой работы мышц – мостовая сама движется под ногами. Энергию сообщают только реющие, как паруса, знамена. Топливо заменяет духота, исходящая от слабой, тестообразной плоти. Дыхание отсутствует, чувствуется только запах залатанных подмышек и взмыленных сгорбленных плеч, которые бредут, бредут и бредут. В этом шествии нет никаких признаков жизни.

Кира резко вскинула голову. Дрожь пробежала по всему ее телу.

– Андрей, пойдем, – задыхаясь, выговорила она.

Он покорно вскочил.

Когда на улице Андрей кликнул сани, Кира, обращаясь к нему, сказала:

– Давай прогуляемся пешком.

– Что случилось, Кира? – поинтересовался он, взяв ее за руку.

– Ничего, – Кира шла, прислушиваясь к живому звуку хрустящего под ее каблуками снега. – Мне… мне не понравился фильм.

– Извини, дорогая. Я ни в чем тебя не виню. Мне бы хотелось, чтобы они, для своей же пользы, перестали снимать такие фильмы.

– Андрей, ведь ты хотел бросить это все и уехать за границу?

– Да.

– В таком случае к чему ты затеваешь против кого-то что-то непонятное… с целью помочь хозяевам, которым ты больше не хочешь служить?

– Я хочу выяснить, стоит ли все еще работать на них.

– Какая тебе разница?

– От этого зависит вся моя дальнейшая жизнь.

– Что ты имеешь в виду?

– Я даю себе последний шанс: у меня есть что им предъявить. Я знаю, что в таком случае они должны делать. Но я также догадываюсь, что они в этом случае сделают. Я все еще член партии. В скором времени будет ясно, останусь ли я им.

– Ты проводишь эксперимент, Андрей? Который будет стоить жизни нескольким людям!

– Только тем, с кем необходимо покончить.

– Андрей!

Он взглянул на побледневшее от волнения лицо Киры.

– Кира, в чем дело? Ты никогда не спрашивала меня о моей работе. Мы с тобой никогда не обсуждали ее. Ты знаешь, что по долгу службы я имею дело с человеческой жизнью и, если необходимо, смертью. Тебя никогда это так не пугало. Об этом, Кира, мы с тобой не должны говорить.

– Ты запрещаешь мне говорить на эту тему?

– Да. И еще я хочу тебе кое-что сказать. Пожалуйста, послушай меня внимательно и не отвечай, потому что я не хочу знать ответа. Мне нужно, чтобы ты хранила молчание, потому что я не хочу знать, насколько хорошо ты осведомлена в деле, которое я расследую. Боюсь, мне уже известно, что ты некоторым образом причастна. От тех, к кому я обращусь, я ожидаю полной честности. И сам я не могу явиться к ним, что-то утаивая.

Пытаясь сохранить спокойствие, Кира сказала своим трепещущим от страха, неподдающимся контролю голосом:

– Андрей, я не буду отвечать. Теперь послушай меня и, пожалуйста, не задавай никаких вопросов. Я хочу сказать тебе только одно: умоляю тебя – надеюсь, ты меня понимаешь, – умоляю тебя, первый раз за все время я настойчиво прошу тебя о чем-либо, умоляю, если дело все еще находится в твоих руках, Андрей, откажись от него! Исключительно ради меня!