Альва Бесси - Антиамериканцы

Лэнг рассмеялся и отпил глоток коньяку. «Вы убедили, но не победили». Черт возьми, но правительства всегда требуют от своих иностранных корреспондентов, где бы они ни находились, подобного рода «сотрудничества», и лишь очень наивные люди могут сомневаться, что все иностранные корреспонденты — третьеразрядные шпионы.

Но был ли среди них кто-нибудь еще, кроме него, преподобного Франсиско Ксавьера Лэнга, кто снабжал бы фактами, впечатлениями, «колоритом» и слухами, притом бесплатно, представителей американских государственных органов, а одновременно — только в несколько иной форме — и представителей испанских республиканских органов?! Лэнг засмеялся.

— «A chacun son gout» [52] О вкусах не спорят (франц.). ,— вслух сказал он и снова начал печатать.

Он приведет в смущение Франклина III и помощника военного атташе Бринкера, сообщив им голую правду, а именно: доклад Ибаррури вызвал бурную овацию, из чего следует, что испанские коммунисты искренне поддерживают республиканское правительство и только что провозглашенные Тринадцать пунктов, а выполнение своей собственной программы временно отложили. Никакого заговора, мои друзья, за этим не скрывается.

Человеку (не коммунисту), через которого он поддерживает связь с испанскими республиканскими органами, он сообщит, что в результате бесед с испанскими коммунистами (имен он, конечно, не назовет) он убедился, что политико-моральное состояние у них плохое, что они считают поражение неизбежным, но слишком полагаться на это не следует, ибо коммунисты способны поднять самих себя буквально за волосы и действовать так, словно они и впрямь убеждены в победе. 1938 год — Año de la Victoria! [53] Год победы! (исп.).

Бринкер был до приторности благодарен, когда Лэнг показал ему записную книжку, которую Джо Фабер просил его отправить в Филадельфию. Помощника американского военного атташе особенно заинтересовали замечания Фабера о политико-моральном состоянии американских волонтеров после долгого отступления от Бельчите через Альбасете, Ихар, Альканьис, Каспе, Маэллу, Батею и Гандесу, после поражения около Корберы, расформирования батальона и трудностей, перенесенных при обратной переправе через Эбро. («Я должен попросить Бринкера вернуть мне записную книжку Фабера»).

Лэнг перестал печатать, поднял глаза и увидел себя в зеркале над туалетным столиком, на противоположной стене комнаты.

— Salud! [54] Привет! (исп.). —приветствовал он свое отражение. — А что для тебя делают твои хозяева и кто ты такой, если называть вещи своими именами?

Сняв машинку с колен и поставив ее на стул рядом с кроватью, Лэнг, с трудом удерживаясь на ногах, подошел к туалетному столику. Взглянув на себя в зеркало и беззвучно шевеля губами, он мысленно спросил себя:

«Кто ты такой, Лэнг, грязный шпион? Кто ты, предатель Долорес? Во что ты веришь и как ты дошел до такой жизни? Существует ли для тебя что-нибудь святое?»

Лэнг поднял палец правой руки и схватил его левой.

— Раз, — проговорил он вслух, а мысленно продолжал: «Франко не прав, а правительство право».

— Два, — он схватил второй палец. «Коммунисты правы, а другие не правы. А кто эти другие? Символист Унамуно, или либерал Лэнг, или политик Рузвельт, или английские владельцы рудников Рио-Тинто, или акционеры корпорации Дюпона? Конечно, они не правы. Они победят, но никогда не убедят».

— Ну, хорошо, — продолжал Лэнг. — Нет, они не победят и не убедят. Но ты-то кто такой? Пораженец? — И он снова мысленно спросил себя: «Ну и что же из этого? Ты едешь к фашистам, чтобы убедиться, что фашисты — это фашисты? Но ты все-таки едешь туда. И ты увидишь (какой сюрприз!), что там фашисты. Даже если их спросить, они и сами тебе это скажут».

— Долорес! — с внезапно исказившимся лицом воскликнул Лэнг. Он повернулся на каблуках, подбежал к постели, бросился на нее ничком и разрыдался.

— Сущность дела в том, — начал Лэнг, глядя в потолок и выпуская дым через нос, — что я даже не заикнулся о комиссии. Собирался сделать это сразу же на другой день после радиопередачи, но мне потребовались добрые две недели, чтобы решиться заговорить о комиссии даже с тобой.

— М-м-м, — промычал доктор Мортон.

— И причина вовсе не в том, что Флэкс был обеспокоен моим намерением. Во всяком случае, я этого не думаю. Когда я проснулся на следующий день, мысль обрушиться на комиссию испарилась вместе с алкоголем.

Теперь я вынужден признать, что заставил себя забыть о своем намерении заняться этими мерзавцами, а в обоих последних радиовыступлениях совершенно их не касался.

Я стыжусь этого. Я стыжусь своей трусости, но это еще не все. Последующие события лишь усилили мои опасения.

Вчера, например, был знаменательный день. Именно вчера палата представителей обвинила голливудскую десятку в оскорблении конгресса. За это решение было подано подавляющее большинство голосов, и только у горстки конгрессменов нашлось достаточно мужества, чтобы возразить и голосовать против. Я позвонил одному приятелю в Вашингтон и сегодня специальной авиапочтой получил выпуск «Конгрешнл рекорд» с отчетом об этом заседании.

Читая его, отказываешься верить собственным глазам. Да какие они выборные представители народа! Это же дикари! Не моргнув глазом, они выслушали самые нелепые заявления. А конгрессмен Макдоуэлл от штата Пенсильвания договорился до того, что назвал одного из сценаристов полковником Красной Армии!

— Я знаю этого сценариста, — продолжал Лэнг, взглянув на Мортона. — Это один из самых милых, добрых и вдумчивых людей, которых я когда-либо встречал.

Как только, несмотря на все свое тупоумие, я понял, что палата представителей обвинила голливудскую десятку в оскорблении конгресса и, видимо, намерена настоять на привлечении их к уголовной ответственности, меня как будто осенило. Я вдруг вспомнил — не понимаю, как это вообще можно было забыть, — что сотрудников Комитета помощи испанским беженцам тоже обвинили в оскорблении конгресса.

Я начал наводить справки в библиотеке газеты «Нью-Йорк тайме» и попросил одного своего приятеля порыться там в архиве. Вскоре я выяснил, что в прошлом году весь президиум комитета двумястами девяносто двумя голосами против пятидесяти шести был обвинен в оскорблении конгресса. Членов президиума комитета судили в июне этого года, а в июле им вынесли обвинительный приговор.

Доктор Барский получил шесть месяцев, остальные по три. Несколько членов комитета струсили и постарались доказать свою невиновность в оскорблении конгресса. Я был ошеломлен, узнав, что все они сейчас на поруках или подали кассационные жалобы.

— Ты знаешь доктора Барского? — спросил Лэнг, снова поворачиваясь к Мортону.