Михайло Пантич - Старомодная манера ухаживать [Авторский сборник]

И так четыре года. Мы стали похожи на двух старых дев, хотя у меня есть несколько приятельниц, родивших в тридцать восемь, мне же только тридцать пять, и я успокаиваю себя, что у меня еще есть время. В общем, дни перетекали один в другой, похожие во всем, и были так хорошо организованы, что едва ли я припомню, что на прошлой неделе я делала во вторник, а что в среду, поскольку разницы нет. Утром встаю, принимаю душ, одеваюсь, еду с пересадкой, в восемь открываю кабинет, учу людей говорить и дышать, в четыре заканчиваю, еду с пересадкой, прихожу домой, застаю маму сидящей перед телевизором, она следит за всеми событиями, новостями и сериалами, ее день состоит из обрывков телевизионной программы, мы обедаем, если погода хорошая, я вывожу ее на прогулку, к Саве, по реке плывут пластиковые бутылки и сучья. Иногда мне кажется, что я забыла про то, что я женщина; мама постоянно призывает меня куда-нибудь сходить, съездить, пригласить какую-нибудь дальнюю родственницу, чтобы в это время поухаживала за ней, только на кой черт мне куда-то идти, некуда мне идти, все мои сверстницы повыходили замуж или поразводились, у них дети, мужья, любовники, что им до меня…

И так я оказалась в рабстве у собственного планирования. Я успокаивала себя, что это не так, но знала — все именно так. Когда все наваливается, я всегда была в правильном месте в правильное время, и что с того, что жизнь не может сводиться к четкому исполнению обязанностей, к правильному дыханию и безупречному произношению. Я начала бояться, сначала это был едва ощутимый, невнятный страх, просто страх, подобный детским страхам, что вот, сейчас, из мрака пустой квартиры, потому что родители ушли куда-то, в гости или в театр, вылезет какое-нибудь чудовище, какое-нибудь ужасное нечто и изувечит меня до смерти. Может быть, все страхи — это, в сущности, только разные формы одного-единственного страха, страха смерти, я не особо много об этом знаю. Как логопед, я только могу сказать, насколько разговорному аппарату бывает тяжело, когда произносится именно эта группа согласных см, см, см, именно потому, что в ней недостаточно воздуха, см, два маленьких воздушных взрыва происходят последовательно, но это другая история. Впрочем, это был не тот страх, когда прощаешься с одним родителем, постепенно готовясь проститься и со вторым, мысль о смерти не становится менее ужасной, если ты ребенок, хотя и становится более естественной.

Поняв это, я начала догадываться, насколько мой страх связан с предусмотрительностью, да, это замечательно, когда у тебя хорошо организован день, и воскресенье, да и день рождения, уже сейчас, скажем, знать, что в следующем году поедешь куда-нибудь, хотя, конечно, я никуда не поеду. Однажды я узнала, и неважно так это или нет, что японцы чаще всего кончают с собой во время отпуска, не зная, что делать с избытком свободного времени. Иногда я сравниваю себя с какой-нибудь японской служащей, которая больше всего на свете ненавидит ежегодные отпуска, когда не знает, куда себя деть. С тех пор как я начала работать, а это уже почти десять лет, я ни разу не использовала больше одной недели отпуска — да и ту с грехом пополам. Да, постепенно я поняла, что это страх непредсказуемости. Прекрасно, когда знаешь, что тебя ждет через два часа или два дня, до безобразия тоскливо знать — если не случится любви — что тебя ждет через двадцать лет. Тогда мне будет за пятьдесят, утром я буду открывать кабинет, вызывать первого из списка в журнале, который, по всей видимости, будет того же цвета, что и теперь, и говорить: Теперь глубоко вдохните и выпускайте воздух громко, так, чтобы чувствовалось, как воздушная струя ударяется о переднюю часть нёба. Скажите «хам»; и ритмично повторяйте за мной «хам», «хам», «хам», «хам», так, хорошо. Ужас.

Профессор Зечевич приходил аккуратно в течение всей прошлой недели, до своих занятий в университете. Мы дышали, выполняли артикуляционные упражнения, периодически обмениваясь парой слов. Его голос стал немного лучше, доктор Пенджер был недоволен, потому что терапия кроме ингаляций и дыхательных упражнений подразумевала и покой, а профессор продолжал читать лекции. В среду вечером он совершил серьезный проступок. На праздновании годовщины выпуска, как он на следующий день мне признался, после двух бутылок вина он пел со старыми приятелями, м-да, пел, если это можно назвать пением. Все равно, он не стал мне из-за этого менее симпатичен, если это можно назвать симпатией, а не каким-то другим словом, не смею даже подумать каким; впрочем, я уже отвыкла от такого рода мыслей и от того, что кто-то смотрит на меня как на женщину. Может быть, это мне только кажется, что именно он так смотрит, может быть, я это себе придумываю. Все равно, я начала четко различать дни и перед выходом на работу дольше задерживаться перед зеркалом, и я точно знаю, что он сказал мне во вторник, а что в среду. В четверг у нас был такой разговор:

— Доброе утро, дышите?

— Доброе утро. Иногда вспоминаю. В самых необычных ситуациях: в лифте, в автобусе или когда мне кто-то что-то говорит, — и люди на меня немного странно смотрят. Дуюсь и пыхчу, как господин Фока.

— ?! Это кто?

— Ах, да. Я забыл, что вы младше меня. Это герой одной телевизионной пьесы из времен, когда я был еще подростком, Цицо Перович играл господина Фоку, вы не можете его помнить. Какой это был актер, если б вы знали. Играл он главным образом чудаков.

— A-а, понятно. Однако, мне кажется, что сегодня ваш голос не в лучшей форме.

— Куда там! Сорван начисто. Не знаю, выдержу ли я сегодня, днем у меня пара, а вечером выступление на презентации книги стихов моего коллеги Сувайджича.

— Что ж вы мало заботитесь о голосе. Доктор Ненад сказал вам, что нужно делать. Кроме того, видите, какая погода, воздух влажный, насыщен выхлопными газами, это опасно для горла. Дышите носом. Если дышать ртом, состояние только усугубится, постоянно меняющиеся влажность и температура наименее благоприятны для связок.

— Ради бога, Алиса, я все это знаю. А вот что я должен был делать на праздновании годовщины выпуска, так это молчать. Моя бывшая жена всегда мне выговаривала за то, что в обществе я остаюсь замкнутым. Расслабься, человече, говорила она мне, ты только в эти книжные дебри и погружаешься, как будто судьба человечества зависит от трохея и силлаботоники, выйди ненадолго в мир. И вот, я вышел, увиделся с людьми, правда, немножко и выпили, моя мера — бутылка, но случилась и вторая, потом мы запели, знаете, когда-то я пел в хоре, у меня баритон, в культурно-художественном обществе «Мика Митрович-Ярац».

Я прослушала то, что должна была прослушать. Я слышала, как он говорит, и думала о том, сколько времени прошло с тех пор, когда я в последний раз спала с мужчиной, — целая вечность. В Эдмонтоне на специализации со мной был один симпатичный поляк, Павел, хм, польская версия моей юношеской связи, немного старше меня, он ухаживал за мной, скорее так, чтобы вместе скоротать время, чем серьезно. Через два месяца после того, как вы покинули дом, все что угодно начнет бродить в вашей голове; жители севера раздражали меня этой своей заученной, стерильной осмотрительностью; нет, конечно, тому, что во всем чувствовался порядок, следовало бы поучиться, но не их выдрессированной любезности, которая всему придает облик сердечности, но на самом деле холодна, как пот покойника.