Иван Арамилев - Тюха [авторский сборник]

На десятом году моей жизни я получил от деда подарок: вогульский лук и две стрелы. Сколько радостей и огорчений доставили мне вылазки в Тайгу с этим луком! Я пропадал на охоте с утра до. вечера, и ноги мои не уставали.

Осень. Сжатые полосы кажутся розовыми в нежарком солнечном блеске. Певчие птицы замолкли — улетели в тёплые края. Полёт ворон и галок стал тяжелее, они подолгу сидят на берёзах. Мне кажется, они думают: «Скоро зима. Вот беда-то! Как жить будем?»

Тишина в горах и на озёрах. Изредка в небе протянет запоздалая стайка хохлатой чернети. Эти проворные утки летят молчаливо, не останавливаются в Цитрах нашей реки. Я провожаю их взглядом и направляюсь к лесу.

Куропатки поднимаются с пашни всей стаей сразу. Как всегда, я опоздал приготовить лук! Стрела Втыкается в землю далеко в стороне, а птицы рассыпаются в воздухе, как зёрна, брошенные из лукошка рукою деда. Самец сидит в борозде, повернул ко мне голову, подпрыгивает и стрекочет:

«Кто такой? Кто такой? Не боюсь!»

Мне же стрелять больше нечем: вторую стрелу ещё летом я запустил на озере в лебедя. Стрела воткнулась ему в бок, и могучая птица улетела с нею…

Будь у меня запасная стрела, я показал бы этому куропатичу! А может, у него подбито крыло и он не в силах подняться? Я пытаюсь накрыть весёлого петушка шапкой — он взвивается над пашней и легко догоняет переместившийся табунок. Какой хитрец!

Поднимаю с земли стрелу, вхожу в лес. В сумрачной тишине даже осины-лопотухи, на которых кое-где остался жёлтый лист, стоят не шелохнутся.

Дед сказал мне, что когда хвоя лиственницы закисает, глухари вылетают на кормёжку к берегу реки. И я иду скрадывать [1] Скрадывать — слово, употребляемое охотниками; означает — подкарауливать, незаметно подкрадываться. глухарей…

Молчаливый лес немного пугает — кажется, на сотни вёрст кругом нет живой души. Да ведь это обманчиво: под каждым кустом таятся звери, птицы; они наблюдают за мною. Подгибаются колени, а надо идти: охотник должен быть смелым.

День тихий, глухарей далеко слышно. Они с шумом трясут дерево, обдирают ветки. Но какие это чуткие птицы! Они улетают, прежде чем я успеваю подойти к ним и пустить стрелу.

«Недотёпа ты, недотёпа! — ругаю я себя. — Ничего-то не умеешь!»

Однако я помню слова деда: «Охотник может упустить девять случаев, а на десятом отыграется». Неудачи не отбивают у меня желания бродить по лесу.

Я прячусь под лиственницами, в густом папоротнике, жду…

Медленно течёт время. Кажется, что солнце остановилось над вершиной горы и дню не будет конца.

Меж деревьев синеет река. В тишине гулко падают на землю шишки с сосен. Будто вымерло всё кругом. Только чайки проносятся над рекой. Их уже Мало, скоро и эти улетят на юг.

Дрема подступает ко мне, и тут, как сквозь сон, — знакомое квохтанье, хлопанье крыльев. Старка и два. Молодых петуха садятся на дерево, под которым я лежу. Мне видно каждое их пёрышко.

Они сидят молча, прислушиваются. Потом глухарка подаёт голос, и все начинают расхаживать по веткам.

Я натягиваю до отказа тетиву и пускаю стрелу под крыло птицы: глухарь падает к моим ногам. Он бьётся в траве, вытягивает шею и понемногу затихает. Остальные как ни в чём не бывало щиплют хвою. Осторожно вынимаю стрелу из убитого глухаря. Хорошо бы снять ещё одного!.. Но, должно быть, я сделал неловкое движение: птицы улетают.

С убитым петухом спускаюсь к реке напиться. Над заводью, как хлопья пены, кружат чайки. Они видят меня, рассказывают о моей удаче:

«Молодой охотник убил глухаря. У него верный глаз и стрела с костяным наконечником: берегитесь, птицы! Берегитесь, звери!»

По дороге к дому я часто останавливаюсь, ощупываю глухаря. Какой он тяжёлый! Что в сравнении с ним куропатки-стрекотухи!

Мне кажется, я несу из тайги своё счастье. Золотые листья берёзы шуршат под ногами. Лес молчит, слушает мои шаги. Думается, даже деревья и камни завидуют мне.

Дома я кладу птицу на стол и важно говорю бабушке:

— Принимай добычу, Наталья Денисовна!

Есть старухи очень злые, как баба-яга из сказок, — моя же бабушка добрая-предобрая, и мы с нею дружим. Её дряблое лицо расцветает улыбкою, она всплёскивает руками:

— Батюшки мои светы! Матвейко-то взрослый стал, добытчик!..

А во мне уже проснулся охотник, я не прочь и прихвастнуть:

— Погоди, бабушка, завтра двух принесу! Я теперь знаю, как и где их добывать.

Впервые взялся я за ружьё лет сорок назад, двенадцатилетним мальчиком; и прошёл школу стрельбы, невозможную в наши дни.

Дед давал мне пять зарядов и посылал с шомпол- кой в тайгу — я должен был принести пять птиц, битых непременно в лёт. Если охота была неудачна, меня ожидало наказание: за. каждый промах — удар по спине ремнём.

Дед мой был человеком добрейшей души, он любил меня, но иных способов учёбы, кроме беспощадной строгости, не знал: его в детстве обучали так же. Он хотел сделать из меня человека и драл добросовестно.

Я уже неплохо стрелял по сидячей птице из лука, из шомполки, но убить сидячую особого мастерства не нужно. Охотник начинается с тех пор, когда он валит быстро бегущего зверя, снимает летящую птицу. Не постиг этого — вешай ружьё на стену, не теряй попусту времени на охоте! Дед мой понимал это и старался подготовить из меня отличного стрелка.

Перед выходом в лес я уже знал правила стрельбы дробью. Старик объяснил мне, что птица летит со скоростью от двадцати до тридцати метров в секунду. Я знал скорость полёта дроби, влияние бокового и встречного ветра на выстрел.

До стрельбы по дичи мы упражнялись в огороде на швырках: дед завёртывал в бересту деревянное чучело тетерева и кидал его в разные стороны. За день я сделал до полусотни выстрелов, разбивал чучела боковые, угонные, встречные, извёл множество бересты. Дед одобрительно крякал. К вечеру он перетрудил взмахами руку и сказал:

— Довольно.

Мне хотелось для верности поупражняться в поле на воронах и галках.

— Ещё чего выдумал! — рассердился дед, ненавидевший охотников, которые стреляют «неположенную» птицу. — Бить для потехи никого нельзя! Есть галку не станешь, значит и стрелять в неё — озорство.

Открылась летняя охота на птицу. Я ушёл в тайгу с пятью зарядами, вернулся без дичи и получил положенные пять ударов ремнём. То же повторилось на второй, на третий и на четвёртый день.