Горан Петрович - Поймай падающую звезду

Поэтому я решил купить ей мобильный телефон, чтобы мы смогли поддерживать регулярный контакт — вообще и в особенности во время ее поездок в Белград. Так что я в любой момент мог знать, где она находится. И прийти на помощь, если потребуется.

Мама быстро освоилась с новинкой.

Поначалу она регулярно и часто использовала появившийся мобильный телефон, говорила коротко, иронично, как бы в шутку. Но с течением времени сократила количество звонков, а чтобы ей не досаждать, я тоже уменьшил число звонков до двух в день. Утром и часа в два. Она же обычно звонила с автовокзала перед тем, как возвратиться в Зренянин.

Если же она иногда посещала Карагеоргиевский парк, то в такие дни после обеда заглядывала в нашу квартиру на Врачаре, и я с грустью замечал, что она быстро стареет, отправляясь в безвозвратный путь. Путь, который должен пройти каждый, в том числе и те, кого мы любим больше всех на свете. Мою озабоченность усилили три случая, о которых мне мама сообщила сначала с Калемегдана, а потом еще два раза из парка у Югославского драмтеатра, попросив прийти за ней, потому что она забыла, где находится трамвайная остановка. Я бежал сломя голову и находил ее сидящей на скамейке с мобильником в руке, то и дело оборачивающейся, чтобы поскорей увидеть меня.

Теперь, когда я рассказываю о ее последней поездке в Белград и о роли новейших технологий, а именно мобильной связи, в нашей жизни, мамы уже нет в живых.

Это случилось два года тому назад, когда мама предупредила нас о поездке накануне, а в девять следующего утра сообщила, что отдыхает на Калемегдане. Когда после трех фраз мобильная связь внезапно оборвалась, я ненадолго задумался в своем служебном кресле, вспоминая о том, как в день моего наблюдения она сидела на скамейке близ памятника «Благодарность Франции». Только теперь она в моем представлении выглядела как-то меньше, медленнее, подверженной опасности…

Я готовил периодические отчеты для Промышленной палаты, контролировал девятизначные колонки цифр на экране компьютера и не успел глазом моргнуть, как закончился рабочий день. Выходя из конторы, я вспомнил, что мама не давала знать о себе целый день, но решил, что она вот-вот позвонит, а сейчас, скорее всего, просто отдыхает в Карагеоргиевском парке, собираясь навестить нас.

И тут зазвенел мой мобильник. Голос у Сани был встревожен, в нем звучала не свойственная ей озабоченность:

— Я звонила маме, но абонент недоступен!

— И я тоже, это что-то со связью, она позвонит! — отвечал я, успокаивая и Саню, и себя.

Я пришел домой, умылся, разогрел обед, ожидая Саню, чтобы поесть, и еще раз набрал мамин номер, но голос автомата опять ответил, что абонент недоступен. Признаюсь, тогда я впервые ощутил неприятное чувство, которое постепенно перерастало в страх. Пришла Саня. На ее лице читалась сильная озабоченность… Я позвонил в Зренянин, но телефон напрасно надрывался в моем родном доме.

Мы молча сидели. И ждали.

Саня еще раз набрала мамин номер, но абонент вновь был недоступен.

Было уже семь вечера, но мама по-прежнему не давала знать о себе.

— Что-то случилось! — сказала Саня. — Случилось что-то нехорошее!

— Не переживай, все в порядке! — неубедительно вымолвил я, стараясь успокоить жену.

В восемь вечера звонка мы так и не дождались, абонент опять был недоступен.

Саня сказала, что она пойдет на Ташмайдан, мне предложила отправиться на Калемегдан, чтобы обыскать в парках все дорожки — может, мы найдем маму или хоть какие-то следы ее пребывания.

Спускаясь в трамвае к Неманиной, я еще раз набрал маму, но абонент все еще оставался недоступным.

Я вышел из трамвая у Городской библиотеки и тут же направился к центральной аллее Калемегдана. Обыскал все вокруг памятника «Благодарность Франции», у павильона «Цветы Зузорич» и еще раз прошелся по этим дорожкам. Напрасно я на пустых скамьях в темноте и при слабом освещении разыскивал маму. В это время позвонил мобильник, Саня сообщила мне, что на Ташмайдане мамы нет, и она отправляется домой.

Я позвонил с мобильного в Зренянин. И опять ничего.

О, Господи!

Может, надо было сразу звонить в службу спасения? Но ведь они в случае чего сами позвонили бы нам? Или сообщить в полицию? Но они бы тоже уже сообщили нам?

Любые действия вдруг показались мне бессмысленными, каждый шаг становился безнадежным.

Я стоял на выходе из Калемегдана, не зная, куда направить стопы.

Вернуться домой — и что?

Кому звонить?

Что делать?

Куда идти?

И так я стоял, а мимо меня шли молодые и немолодые прохожие. Кто-то толкнул меня, кто-то обругал походя, кто-то смеялся, хихикал, где-то рядом слышалось шуршание автомата, вырабатывающего воздушную кукурузу. Я стоял, размышляя над следующим своим шагом.

И вдруг я внезапно вспомнил запомнившуюся мне фразу: «Оставь, пусть сердце ведет тебя!»

Я простоял так несколько минут, после чего направился к Военному музею. Подойдя к памятнику «Благодарность Франции», инстинктивно почувствовал, что следует повернуть влево, и я, пройдя по променаду, отправился к Победителю.

Выйдя на круглую освещенную площадку, я увидел в темноте десятки тысяч огней Нового Белграда.

Вся эта размеренная и зыбкая жизнь за рекой, жизнь, о которой я ничего не знал и о которой ничего не узнаю…

Пребывая в трансе, я подошел к Победителю с правой стороны.

Там узким полукругом стояли три скамейки.

Две боковые были свободны, на центральной сидело маленькое, сгорбленное черное существо.

Я приблизился к скамейке, и сердце мое было готово вырваться из груди.

Она сидела здесь, на этой скамейке.

Я приблизился к ней шага на три, она подняла голову, и в бледном освещении я увидел, как улыбается ее потерянный взгляд. В руке у нее был мобильный телефон, а в ее улыбке я прочитал слова, которые запомнил на всю жизнь: — У меня кончилась батарейка, сынок, но я знала, что ты меня найдешь!

Начнем, пожалуй, с ее красных туфель из жатой кожи, которые перед тем, как войти в его видеопрокат, долго стояли в витрине лавки неподалеку от светофора, такие одинокие среди множества черных моделей. Прохожие, останавливающиеся у светофора, на мгновение закрывали телами яркое красное пятно, сияющее сквозь заляпанное стекло витрины. Их муаровые разводы напоминали шкуру пылающего тигра, высохшую траву в саванне, вспышку выстрела взбалмошного охотника и бегущее тело. Потом, когда загорался зеленый, толпа расходилась, сделав опять видимой маленькую сцену борьбы красного и черного, и казалось, что рубин из королевского ожерелья медленно тонет в темной воде.

Какой-то неопрятный пидерок в черных очках однажды примерил их, вертясь перед зеркалом, демонстрируя ему большие стопы в черных нейлоновых чулках, что выглядывали из-под подвернутых джинсов. Они подходили ему, как два смешных клюва на ногах шамана племени, который величаво и гордо обращается к своему птичьему предку. Продавщицы в своих несчастных, застиранных рабочих халатах, с руками в надорванных карманах жмущиеся к квадратной печке, следили за каждым его движением и, будто не веря своим глазам, сочувственно перемигивались. Им казалось, что его старушка мать ничего такого не желает замечать и просто тихо радуется, когда поздней ночью слышит его возвращение домой.