Горан Петрович - Поймай падающую звезду

Накануне в посольстве Югославии я познакомилась с несколькими дипломатами: все они были из разных республик и общались между собой частично официально, частично с иронией. Со мной они общались доверительно, и каждый из них открывал мне какие-то полутайны, которые я уже позабыла — еще тогда поняла, что они несерьезны. В лабиринте комнат и кабинетов на улице Веласкеса царили настороженность и перешептывания, хотя, на первый взгляд, каждый занимался своим делом, сугубо в рамках своих должностных обязанностей. В открывающемся настежь мире наши дипломаты выглядели заржавевшими винтиками: недоверчивые люди, носители бог знает каких невероятных секретов. Тем более меня удивило то, что дипломат высокого ранга пригласил меня к себе домой на ужин. Может, он хочет раскрыть передо мной карты, сказать мне о том, чего я не знаю, но должна знать?

Это был серьезный и достойный человек, но в то же время чем-то перепуганный, к тому же заметно осторожный. Может, он просто понимал ничтожность собственной миссии: в великой стране, переживающей период возрождения, он обманным путем представлял ослабевшее государство с уже проявлявшимися признаками разложения, — здоровым.

На ужине меня ослепила роскошь квартиры. Я запомнила великолепный фарфор, сверкающие серебром столовые приборы, мебель в столовой была просто музейная. Дипломат и его жена в возрасте примерно моих родителей принимали меня сердечно, однако атмосфера была, на мой вкус, слишком церемонной. Я была единственной гостьей, и оказанное мне почтение опять-таки сильно удивило меня. Помимо временного задания в Мадриде, моими главными козырями были молодость и способность самостоятельно мыслить — полная противоположность протоколу и дипломатии. Из разговора я не запомнила ни одного слова, ни плохого, ни хорошего, а только торжественно-сердечную атмосферу, а также то, что Нуньес де Бальбоа за одну ночь преобразился: из озорника с петардами и воздушными шариками превратился в понятие чего-то исключительного, в синоним покрытой патиной роскоши и старинного блеска. И это всё. Ласковое приглашение дипломата не имело особого веса, чтобы стать воспоминанием; здесь, в Мадриде, случилось столько иных, более важных происшествий. Не пройдет и двух лет, как я стану жить в Империи, в которой не заходит солнце, недалеко от улицы Нуньес де Бальбоа, имя которой станет постоянной частицей повседневности, адресом друзей, галерей, дантистов… Но я еще долго не буду знать, кому принадлежит это имя.

На морской пучине, неподалеку от порта Новая Картахена, корабль Энсисо встретил шлюпку, на которой Франсиско Писарро, заместитель капитана Охеды, и с ним тридцать четыре человека спаслись от кораблекрушения. Лукавый, недоверчивый и нерешительный вождь, адвокат Энсисо заподозрил, что Писарро предал Охеду; склонный к интригам, он во всем видел заговор. Вопреки желанию, он принял потерпевших кораблекрушение на свой фрегат, осознавая, что присутствие на нем опытного мореплавателя Франсиско Писарро поставит под сомнение его право командовать. Но Карибское море и в этот раз сыграло с испанцами злую шутку: при входе в залив Ураба корабль Энсисо также тонет. Команда спасается на шлюпках, но оружие, скот, продукты, включая документы, подтверждающие полномочия Энсисо как руководителя, погибают.

Добравшись до селения Сан-Себастьян, вместо деревянного форта и трех десятков крытых соломой хижин они застают пожарище. Моряки голодны, а отчаявшийся нерешительный Энсисо никому не внушает доверия — нет в нем командирской жилки. Он вступает в перепалку с Писарро, который хочет отправить людей на шлюпках к Испанскому острову.

В драматических перипетиях, типичных для авантюрных завоевательных походов, когда обстоятельства требуют импровизации, решимостью естественного и неоспоримого вождя выделяется вчерашний слепой бродяга, Васко Нуньес де Бальбоа. Дело в том, что он никак не хочет возвращаться на Испанский остров, где он наделал столько долгов, к тому же он хорошо помнит эти края по первому пребыванию на Твердой Земле с капитаном Родриго де Бастидосом десять лет тому назад. Он уговорил две сотни моряков двинуться с ним вдоль реки Дарьен, на западном берегу залива Ураба, потому что там, выше по течению, подальше от моря, простирается плодородная долина. Но, черт побери, этой прекрасной долиной владеет касик Семако, и вместо журчания воды и пения птиц их встречают индейские копья и стрелы. Уже в первой стычке с индейцами Нуньес де Бальбоа проявляет храбрость, сам бросается в атаку, подбадривает других, подавая им пример. На поле боя он доказывает морякам, возможно, и самому себе тоже, что родился лидером. Они успевают захватить поселение, не потеряв ни одного человека, после чего в честь Девы Марии, к которой Нуньес де Бальбоа взывал во время битвы, торжественно нарекают его Санта-Мария-ла-Антигуа дель Дарьен.

Земля действительно плодородная, индейское племя касика Семако оказывается покорным и идет на сотрудничество, и двести колонистов основывают первый кастильский город на территории Нового Континента. Путем аккламации Нуньеса де Бальбоа выбирают градоначальником, а в это время адвокат Энсисо и морской капитан Франсиско Писарро с горсткой моряков возвращаются в цивилизованный мир.

Жизнь в только что основанной колонии, управление городом и неустанное исследование все новых территорий в глубине материка требуют борьбы на три фронта: бунты и борьба за власть среди самих испанцев; враждебность земли в облике дикой природы, тропических болезней и воинственных племен; наконец, невидимая гидра метрополии — придворные интриги, бюрократические и судебные силки в Испании, далекие и долгие путешествия королевских эмиссаров с приказами и указаниями о том, как править и владеть в колониях.

На первом фронте Нуньес де Бальбоа действует решительно и в то же время милосердно. Умеет покарать предателя самым жестоким образом, но не из ненависти, а только в качестве устрашения; чаще прощает. Первые колонисты — люди грубые, большую часть из них в эти дикие места привела жадность, а градоначальник Дарьена, склепанного из дерева и соломы, являющегося скорее мечтой, нежели городом, ловко использует свою харизму, чтобы усмирить недовольных и предотвратить заговоры.

На другом фронте, в борьбе с неприступной природой и туземцами, он опирается прежде всего на свою физическую силу, чтобы потом, пройдя школу государственного мужа, максимально воспользоваться своим дипломатическим даром — редко кому из конкистадоров удавалось малой кровью и долгими переговорами превратить индейских вождей в союзников.

Для схваток на третьем фронте у Нуньеса де Бальбоа практически нет оружия: от метрополии его отделяет океан, а он, как обычно, не заручился поддержкой при дворе. Он предан испанской короне, но с королем ему не всегда везет — известно, что это зависит от того, в какую сторону дуют придворные ветры. Многие завистливые эмиссары мечтают сломать ему шею — посредственные людишки терпеть не могут ярких личностей, и как только узнают, что у тех нет поддержки, тут же стараются перебежать им дорогу, используя проверенные методы подхалимажа и доносительства. Один из самых упрямых врагов Нуньеса де Бальбоа, неустанно плетущий против него козни при дворе, есть не кто иной, как адвокат Энсисо, на борт корабля которого он некогда поднялся из бочки. Этому в книге посвящена целая глава. Я теряюсь в именах советников и бакалавров; в исторических сведениях о дворцовых связях, родословных и унциях золота; в актах и цитатах из трансатлантических посланий; в толкованиях придворных вымыслов, сплетен и полуправды. Из всего этого я создаю совершенно четкое представление о царившей при дворе атмосфере. С облегчением и симпатией к Бальбоа я, наконец, возвращаюсь к приключениям в Новом Свете, хотя предыдущие страницы предвещали неминуемую катастрофу.