Джордж Элиот - Адам Бид

– О, Боже! – простонал Адам, облокачиваясь на стол и тупо смотря прямо на часы, – и люди страдали таким же образом прежде… и бедные беспомощные молодые существа страдали, как она… А еще так недавно она казалась такою счастливой, такою красавицей… целовала их всех, своего дедушку и всех их, а они желали ей счастья… О, моя бедная, бедная Хетти, вспоминаешь ли ты об этом теперь?

Адам вздрогнул и оглянулся к двери. Злюшка стала визжать, и на лестнице послышался стук палки и шум хромой походки. Бартль Масси возвращался домой. Неужели все уже могло кончиться?

Бартль вошел тихо и, подойдя к Адаму, схватил его за руку и сказал:

– Я пришел, только чтоб посмотреть на вас, мой друг, потому что все вышли из суда на короткое время.

Сердце Адама билось так сильно, что он не был в состоянии говорить; он мог только ответить пожатию руки своего друга. Бартль, придвинув другой стул, сел против него, снял шляпу и очки.

– Никогда не случалось со мною ничего подобного, – заметил он, – никогда не выходил я из дома, не сняв очков. Я совершенно забыл снять их.

Старик произнес это пустое замечание, считая за лучшее не отвечать вовсе на волнение Адама: последний, таким образом, не прямо догадается, что в настоящее время нельзя было сообщить ничего положительного.

– А теперь, – сказал он, снова вставая, – я должен посмотреть, чтоб вы съели кусочек хлеба и выпили вина, присланного сегодня утром мистером Ирвайном. Он рассердится на меня, если вы не попробуете. Ну-ка, – продолжал он, принося бутылку и хлеб и наливая в чашку вина, – мне и самому хочется перекусить немножко. Выпейте глоток со мною, друг мой, выпейте!

Адам тихонько оттолкнул от себя чашку и умоляющим тоном произнес:

– Расскажите мне, мистер Масси, расскажите мне все. Была она там? Началось?

– Да, мой друг, да… это происходило все время с тех пор, как я ушел в первый раз. Но оно идет очень медленно. Адвокат, которого взяли для ее защиты, беспрестанно ставит палку в колесо, чтоб остановить его, когда только может, и много задает работы расспросами свидетелей и спорами с другими юристами. Вот все, что он может сделать за деньги, которые заплатили ему, а ведь сумма-то немаленькая. Но он ловкий человек, у него такие глаза, что он мог бы в одну минуту подобрать все иголки в соломе. Если у человека нет чувств, то быть слушателем в суде так же хорошо, как слушать ученые прения, но нежное сердце делает нас тупыми. Я готов был бы навсегда расстаться с арифметикой только для того, чтоб принесть вам добрые вести, мой бедный друг.

– Но разве, по-видимому, дело принимает оборот против нее? – спросил Адам. – Скажите мне, что они говорили. Я должен знать это теперь, я должен знать, какие доказательства приводят против нее.

– До сих пор главным было свидетельство врачей и Мартина Пойзера… бедный Мартин… все в суде чувствовали к нему сострадание – это было как бы одно рыдание, когда он снова сошел с площадки. Хуже всего была та минута, когда сказали ему, чтоб он посмотрел на обвиненную, стоявшую у перил. Тяжело ему было, бедному, очень тяжело. Адам, мой друг, удар пал на него с такой же силой, как и на вас; вы должны помочь бедному Мартину, вы должны показать мужество. Выпейте теперь вина и докажите, что вы переносите ваше горе, как следует мужчине.

Бартль не мог сделать лучшего вызова. Адам с покойным и послушным видом взял чашку и немного отпил.

– Расскажите мне про ее вид, – сказал он вдруг.

– Она казалась испуганной, очень испуганной, когда ввели ее в первый раз. Бедняжка! она впервые видела толпу и судью. И там была куча глупых женщин в нарядных платьях; руки их до самого верху были покрыты безделками, и на голове перья; они сидели неподалеку от судьи. Можно было подумать, они вырядились таким образом для того, чтоб быть пугалами и предупреждением для всякого, кто вздумал бы когда-нибудь снова связаться с женщиной; они беспрестанно приставляли к глазам стекла, смотрели и перешептывались. Но после этого она стояла, как белая картина, смотря вниз на свои руки, и, казалось, ничего не видела и не слышала. Она была бледна как полотно. Она не говорила ничего, когда ее спрашивали, виновна ли она или невиновна, и тогда за нее ответили: «Невиновна». Но когда она услышала имя своего дяди, то по всему ее телу, казалось, пробежала дрожь; когда сказали ему, чтоб он посмотрел на нее, она опустила голову, скорчилась и закрыла лицо руками. Ему стоило большого труда говорить, бедному человеку; его голос сильно дрожал. И адвокаты, которые по большей части бывают тверды, как сталь, я заметил, щадили его, как только могли. Сам мистер Ирвайн подошел к нему и вышел из суда с ним вместе. Да, великое дело в жизни человека иметь возможность поддерживать ближнего и подкреплять его в подобном несчастье.

– Бог да благословит его и вас также, мистер Масси! – сказал Адам тихим голосом, положив руку на плечо Бартли.

– Конечно, конечно, наш священник создан из хорошего металла, он издает настоящий звон, когда вы дотрагиваетесь до него. И умный человек – говорит только то, что нужно. Он не принадлежит к числу тех, которые думают, что могут утешить вас пустой болтовней, будто люди, стоящие подле несчастья и смотрящие на него, знают горе гораздо лучше тех, которым приходится переносить его. Я в свое время встречался с такими людьми на юге, когда сам был в горе. Кстати, мистер Ирвайн сам должен быть свидетелем с ее стороны и будет говорить о ее характере и воспитании.

– Но другие доказательства… что они очень свидетельствуют против нее? – спросил Адам. – Как вы думаете, мистер Масси? Скажите мне всю истину.

– Да, мой друг, да, лучше всего говорить истину. Ведь, как бы то ни было, истина все-таки откроется под конец. Доказательства докторов очень тягостны для нее, да, очень тягостны. Но с самого начала до конца она запиралась в том, что имела ребенка… эти бедные, глупые женщины… они никак не могут взять в толк, что не к чему запираться в том, что доказано. Я боюсь, это упорство вооружит против нее присяжных: они, пожалуй, не станут так сильно говорить в пользу помилования, если состоится приговор против нее. Но мистер Ирвайн и судья не оставят нетронутым ни одного камня – вы можете вполне положиться на это, Адам.

– А есть ли в суде хоть кто-нибудь принимающий, по-видимому, участие в ней и заботящийся о ней? – спросил Адам.

– Рядом с ней сидит капеллан тюрьмы, но он человек резкий, с лицом проныры, во всем противоположный мистеру Ирвайну. Тюремные капелланы, говорят, по большей части все самый дрянной разряд духовенства.

– Есть некто, кому следовало бы быть там, – сказал Адам с горечью.

Вдруг он выпрямился и пристально стал смотреть в окно, очевидно занятый какой-то новою идеей.