Джордж Элиот - Адам Бид

Это свидетельство произвело на Адама электрическое действие; оно придало ему новую силу. Хетти не могла быть виновна в преступлении… Ее сердце непременно привязалось к ребенку, иначе зачем было ей взять ребенка с собою? Она могла оставить его, могла уйти от него. Крошечное существо умерло естественной смертью, а потом она спрятала его, ведь дети так подвержены ранней смерти, – оттого могли произойти сильнейшие подозрения без всякого доказательства вины. Его мысли были так заняты воображаемыми доводами против подобных подозрений, что он не мог внимательно прислушиваться к сбивавшим допросам адвоката Хетти, старавшегося, впрочем совершенно безуспешно, открыть очевидные признаки того, что обвиненная обнаруживала чувства материнской привязанности к ребенку. Все время, пока допрашивали свидетельницу, Хетти стояла так же неподвижно, как прежде: никакое слово, казалось, не обращало на себя ее внимания. Но звук голоса следующего свидетеля затронул струну, все еще чувствительную; она вздрогнула и устремила на него безумный взгляд, но вслед затем отвернула голову и стала смотреть на руки, как прежде. Свидетель был простой крестьянин. Он сказал:

– Мое имя Джон Ольдинг. Я землепашец и живу в Теддз-Голе. Две мили за Стонитоном. На прошлой неделе в понедельник, около часа пополудни, я шел в геттонский лесок и, не доходя за четверть мили до леска, увидел обвиненную в красном салопе, сидевшую у стога сена неподалеку от забора. Она встала, когда увидела меня, и показала вид, будто идет другой дорогой. Дорога была обыкновенная, полем, и вовсе не было странно видеть там молодую женщину, но я обратил на нее внимание, потому что она была бледна и казалась испуганной. Я подумал бы, что это нищая, только для нищей у нее были слишком хороши платья. Она показалась мне несколько сумасшедшею, но мне не было никакого дела до этого. Я остановился и посмотрел ей вслед, но она шла все прямо, пока была у меня в виду. Мне нужно было идти к другой стороне леска, чтоб нарубить кольев; туда вела также прямая дорога, местами встречались отверстия, где были срублены деревья. и некоторые из них не были свезены. Я не пошел прямо по дороге, а повернул к средине и взял кратчайшую дорогу к тому месту, куда мне нужно было сходить. Едва я прошел несколько шагов по дороге на одном из открытых мест, как услышал странный крик. Крик этот не походил на крик какого-нибудь из известных мне животных, но в то время мне не хотелось остановиться, чтоб посмотреть, что это такое. Но крик продолжался и казался мне таким странным в этом месте, что я невольно остановился и посмотрел вокруг себя. Мне пришла в голову мысль, что я, пожалуй, получу деньги, если это был какой-нибудь необыкновенный зверек. Но мне трудно было узнать, откуда раздавался крик, я стоял долгое время, смотря на ветви. Потом мне казалось, что крик раздавался с земли, где лежали щепки, куски дерна да несколько пней. Я порылся в этой кучке, но не мог ничего найти; наконец крик прекратился. Тут я решился отказаться от своего намерения и пошел по своему делу. Но когда час спустя я возвращался той же самой дорогой, то невольно положил свои колья на землю и хотел еще раз порыться. В то самое время, как я нагнулся и клал колья, я увидел, что неподалеку от меня на земле, под орешником, лежало что-то странное, круглое и беленькое. Я опустился на руки и на колени, намереваясь поднять это. Тут я увидел, что это была ручка крошечного ребенка…

При этих словах по всей зале пробежал трепет. Хетти дрожала всем телом; теперь впервые она, казалось, вслушивалась в то, что говорит свидетель.

– В том самом месте, где земля была пуста, лежала кучка щепок, как под кустарником, и ручка торчала из-под них. Но в одном месте было оставлено отверстие, и я мог смотреть туда и увидел голову ребенка. Я тотчас же разрыл кучку, разбросал дерн и щепки и вынул ребенка. На нем было хорошее и теплое белье, но тело было уже холодно, и я думал, что он умер. Я бросился бежать с ним по лесу и принес его домой к жене. Она сказала, что ребенок умер и что лучше было бы мне снести его в приходский приют и объявить о случившемся констеблю. Я сказал: «Готов лишиться жизни, если этот ребенок не той молодой женщины, которую я встретил, когда шел в лесок». Но она, казалось, совсем исчезла. Я снес ребенка в геттонский приходский приют и объявил констеблю; с ним мы отправились к судье Гарди. Потом мы пошли отыскивать молодую женщину и искали до вечерних сумерек, потом дали знать в Стонитон, чтоб ее остановили там. На другой день пришел ко мне другой констебль и требовал, чтоб я показал ему место, где нашел ребенка. Когда же мы пришли туда, то там сидела обвиненная, прислонясь к кустарнику, где я нашел ребенка. Она вскрикнула, когда увидела нас, но не обнаружила ни малейшего желания бежать. У нее на коленях лежал огромный кусок хлеба.

У Адама вырвался слабый стон отчаяния в то время, как говорил свидетель. Он опустил голову на руку, опиравшуюся на перила перед ним. То был высший момент его страдания: Хетти была виновна, и он безмолвно молил Бога о помощи. Он не слышал более никаких свидетельств, не сознавал, когда кончилось самое делопроизводство, не видел, что мистер Ирвайн находился в ложе свидетелей и говорил о незапятнанном характере Хетти в ее родном приходе и о добродетельных обычаях, в которых она выросла. Это свидетельство не могло иметь никакого влияния на приговор, но оно отчасти допускало испрошение помилования, что сделал бы и адвокат обвиненной, если б ему позволено было говорить за нее. Преступники еще не пользовались такою милостью в те суровые времена.

Наконец Адам поднял голову, потому что вокруг него произошло общее движение. Судья обратился к присяжным, и они удалились. Решительная минута была уже недалека. Адам чувствовал трепет и ужас, не позволившие ему смотреть на Хетти, но последняя давно уже впала в свое холодное, упорное беспристрастие. Все взоры были устремлены на нее с напряженным вниманием, но она стояла как статуя мертвого отчаяния.

В этот промежуток времени раздавался по всей зале шорох, шепот и тихое жужжание. Все пользовались временем, когда нечего было слушать, для того чтоб выразить вполголоса чувство или мнение. Адам сидел, тупо смотря перед собою, но не видел предметов, находившихся у него прямо перед глазами: адвоката и стряпчих, разговаривавших между собою с холодным деловым видом, и мистера Ирвайна, занятого важным разговором с судьей; он не видел, как мистер Ирвайн снова сел на свое место, в волнении, и грустно качал головою, когда кто-нибудь обращался к нему вполголоса. Внутренняя деятельность Адама была так сильна, что не могла принимать участия во внешних предметах, пока его не пробудило сильное ощущение.