Джордж Элиот - Адам Бид

– А, Бартль! – произнес мистер Ирвайн, подавая ему руку. Обыкновенно он не так приветствовал школьного учителя, но несчастье заставляет нас обращаться со всеми, сочувствующими нам, как с равными. – Садитесь.

– Я думаю, вам, вероятно, так же хорошо известно, зачем я пришел, как и мне самому, сэр, – промолвил Бартль.

– Вы хотите знать, насколько справедливы грустные известия, которые дошли до вас о Хетти Соррель?

– Нет, сэр, мне хотелось бы узнать об Адаме Биде. Я понял так, что вы оставили его в Стонитоне, и прошу вас покорнейше сказать мне, в каком состоянии находится бедный молодой человек и что он намерен делать. Что ж касается той восковой куклы, которую обеспокоились посадить в тюрьму, то она, по моему мнению, не стоит и гнилого ореха… гнилого ореха… разве только… если взять во внимание зло или добро, которое, по милости ее, случится с порядочным человеком, с этим парнем, которого я так ценил, надеясь, что мои невеликие познания помогут ему проложить себе хорошую дорогу в свете… Право, сэр, он был мой единственный ученик во всей этой глупой стране, у которого было желание выучиться математике и способности к этой науке. Если б ему не нужно было работать так сильно, бедняге, то он, вероятно, занялся бы высшею отраслью науки, и тогда этого уж никак бы не случилось.

Скорая ходьба и душевное волнение разгорячили Бартля, и он не был в состоянии удержаться и не излить своих чувств при первом случае. Но теперь он замолчал и отер влажный лоб и, вероятно, влажные глаза.

– Извините меня, сэр, – сказал он, когда эта остановка дала ему время поразмыслить, – что я таким образом дал волю своим собственным чувствам, точь-в-точь как моя глупая собака, которая воет во время бури, когда никто не хочет ее слушать. Я пришел послушать, что вы скажете, а не для того, чтоб говорить самому. Позвольте же обеспокоить вас и спросить, что делает бедный наш малый.

– Не подавляйте ваших чувств, Бартль, – сказал мистер Ирвайн. – Дело в том, что я нахожусь теперь сам почти совершенно в таком же положении, как и вы. Много боли накопилось у меня на душе, и тяжело было бы мне умалчивать о моих собственных чувствах и только обращать внимание на чувства других. Я разделяю ваше участие к Адаму, хотя и не одним только его страданиям сочувствую в этом деле. Он намерен остаться в Стонитоне до окончания суда, который соберется, вероятно, завтра через неделю. Он нанял там комнатку, и я сам одобрил его намерение, так как думаю, что ему лучше быть теперь не у себя дома. И он, бедняжка, все еще верит, что Хетти невинна… он хочет собрать все свое мужество, чтоб видеть ее, если может, и решительно отказывается оставить место, где находится она.

– Да разве вы считаете это существо виновным? – спросил Бартль. – Неужели вы думаете, что ее повесят?

– Я опасаюсь, что ее ожидает тяжкий конец: доказательства против нее весьма ясны. И дурной признак уже то, что она запирается во всем… запирается, что у нее был ребенок, и это перед самыми положительными доказательствами. Я видел ее сам, и она упорно молчала передо мною. Она содрогнулась, как испуганное животное, когда увидела меня. Ничто в жизни не поражало меня в такой степени, как перемена, происшедшая с ней. Но я надеюсь, что в крайнем случае нам удастся испросить помилование ради невинных, запутанных в этом деле.

– Вздор и пустяки! – воскликнул Бартль, в своем негодовании забывая, с кем говорил. – Извините меня, пожалуйста, сэр. Я хотел сказать, это вздор и пустяки, что невинные заботятся о том, будет ли она повешена или нет. Что касается меня, то, по моему мнению, чем скорее подобных женщин отправят с этого света, тем лучше; да и мужчины, помогающие им делать зло, лучше также отправились бы вместе с ними по той же самой причине. Какое делаете вы добро, оставляя жить такую гадину? Она только ест пищу, которая могла бы питать разумные существа. Но если Адам настолько безрассуден, что заботится о ней, то я не желаю, чтоб он страдал сверх меры… Что, он очень убит, бедняжка? – присовокупил Бартль, вынимая очки и надевая их, будто они могли помочь его воображению.

– Да, я боюсь, что горе глубоко легло у него на сердце, – сказал мистер Ирвайн. – Судя по виду, он страшно расстроен, и вчера несколько раз случался с ним сильный припадок, так что я сожалел, что не мог остаться при нем. Но я снова отправлюсь в Стонитон завтра; я довольно твердо надеюсь на силу нравственных правил Адама, которые дадут ему возможность перенести худшее и удержат его от безрассудных поступков.

Мистер Ирвайн, последними словами скорее невольно выразивший свои собственные мысли, а не обращавшийся с ними к Бартлю Масси, все еще думал, что дух мщения против Артура, в форме которого горе Адама являлось беспрестанно, может быть, заставит его искать встречи, которая, вероятно, имела бы более роковой исход, чем стычка в роще. Эта мысль увеличивала беспокойство, с которым он ожидал прибытия Артура. Но Бартль думал, что мистер Ирвайн намекал на самоубийство, и на его лице отразился новый страх.

– Я скажу вам, сэр, мою мысль, – заговорил он, – и надеюсь, что вы одобрите ее. Я намерен закрыть школу. Если ученики и придут, то они должны будут возвратиться домой – вот и все. А я отправлюсь в Стонитон и буду ходить за Адамом, пока не кончится все это дело. Я скажу ему, что пришел посмотреть на ассизы: против этого он не может сказать ничего. Как вы думаете об этом, сэр?

– Да, – отвечал мистер Ирвайн несколько медленно, – это было бы действительно отчасти полезно… и ваша дружба к нему делает вам честь, Бартль. Но вы должны думать о том, что будете говорить ему – не так ли? Я боюсь, что у вас немного сочувствия к тому, что вы называете его слабостью к Хетти.

– Вы можете быть во мне вполне уверены, сэр. Я знаю, что вы хотите сказать. В свое время и я был также дураком, но это останется между вами и мною. Я не стану мучить его, я только буду надзирать за ним и заботиться о том, чтоб у него была хорошая пища, и только изредка скажу слова два.

– В таком случае, – сказал мистер Ирвайн, несколько успокоенный насчет благоразумия Бартля, я полагаю, вы сделаете доброе дело. И вы хорошо бы поступили, если б дали знать Адамовой матери и брату, что отправляетесь к нему.

– Да, сэр, да, – отвечал Бартль, встав с своего места и сняв очки, – я непременно так и сделаю, хотя его мать – ужасно плаксивая баба… Я не люблю подходить к ней на такое расстояние, чтоб можно было слышать ее вечные жалобы, а она женщина порядочная и опрятная, а не какая-нибудь неряха. Позвольте мне проститься с вами, сэр, и поблагодарить вас за время, которые вы уделили мне. Вы друг всех в этом деле. Тяжкое бремя несете вы на своих плечах.

– Прощайте, Бартль, до свидания в Стонитоне, я надеюсь.