Джордж Элиот - Адам Бид

– Жалость? – сказал дед резко. – Я никогда не нуждался в жалости людей в моей прежней жизни… а теперь я должен сносить, что на меня станут смотреть свысока… когда мне стукнуло уж семьдесят два года вот в последний Фомин день, и все друзья, которых я выбрал себе в носильщики на своих похоронах, находятся в этом приходе и в ближайшем к нему… А теперь они не нужны мне… пусть положат меня в могилу чужие.

– Не горюйте так, батюшка! – сказала мистрис Пойзер, говорившая очень мало, потому что была почти испугана необыкновенною жесткостью и твердостью своего мужа. – Ваши дети будут с вами, а мальчики и малютка подрастут так же хорошо в новом приходе, как и в старом.

– Ах! теперь уж нам нечего и думать оставаться в этой стране, – сказал мистер Пойзер, и крупные слезы медленно катились по его круглым щекам. – Мы думали, что это будет нашим несчастьем, если сквайр пришлет к нам уведомление в это Благовещение, а теперь я сам должен послать уведомление и поглядеть, не найдется ли человек, который пришел бы да принял на себя засев, что я положил в землю, потому что я не хочу оставаться на земле этого человека ни одного лишнего дня, если только не буду принужден к тому. А я считал его таким добрым, прямым молодым человеком и думал, что буду так радоваться, когда он сделается нашим помещиком! Никогда более не сниму я шляпы перед ним, никогда не буду сидеть в одной церкви с ним… человек, который навлек позор на порядочных людей… а сам притворялся, будто был таким другом для всех… И бедный Адам также… славным другом был он для Адама, произносил речи и говорил так прекрасно, а сам в то же время отравлял всю жизнь молодого человека, так что и ему нельзя долее оставаться в этой стране, как и нам.

– А тебе придется еще идти в суд и признаться, что ты ей сродни, – сказал старик. – Да ведь кто-нибудь и упрекнет, не сегодня, так завтра, нашу крошку, которой теперь всего-то четыре года… Упрекнет ее в том, что у нее была двоюродная сестра, которую судили на ассизах за смертоубийство.

– В таком случае люди обнаружат этим только свою собственную жестокость, – возразила мистрис Пойзер, и в ее голосе слышалось рыдание. – Но Тот, Кто над нами, будет печься о невинном ребенке, иначе какая же правда в том, что говорят нам в церкви? Теперь мне еще грустнее, чем прежде, умирать и оставить малюток, и некому будет заменить им мать.

– Хорошо было бы послать за Диной, если б мы знали, где она, – сказал мистер Пойзер. – Но Адам сказал, что она не оставила адреса, где остановится в Лидсе.

– Она, вероятно, остановилась у той женщины, которая была так дружна с ее тетушкой Мери, – отвечала мистрис Пойзер, несколько утешенная предложением мужа. – И помню, Дина часто говорила о ней, но я забыла, как она называла ее. Да Сет Бид, вероятно, знает ее, потому что эта женщина проповедница, которую методисты очень уважают.

– Я пошлю к Сету, – сказал мистер Пойзер – Я пошлю Алика и велю сказать, чтоб он пришел к нам или сообщил имя этой женщины, а ты можешь в это время написать письмо, которое мы тотчас же отошлем в Треддльстон, лишь только узнаем адрес.

– Жалкое дело писать письма, когда вы хотите, чтоб люди пришли к вам в несчастье, – произнесла мистрис Пойзер. – Может случиться, что письмо Бог весть сколько времени будет в дороге и, наконец, все-таки не дойдет до нее.

Еще до прихода Алика с поручением мысли Лисбет также обратились к Дине, и она сказала Сету:

– Э-э-х! уж нам не знать более спокойствия на этом свете, разве если б ты постарался, чтоб Дина Моррис пришла к нам, как в то время, когда умер мой старичок. А хотелось бы мне, чтоб она вошла сюда, опять взяла меня за руки и поговорила со мной. Уж верно она поговорила бы со мною об этом, как следует… может быть, знала бы найти что-нибудь и доброе во всем этом горе и во всей этой кручине, что вот достались бедному парню, который во всю жизнь не сделал никому ни капельки зла, а был лучше всех других сыновей, хоть выбирать во всем околотке. Эх, голубчик ты мой Адам… бедное ты мое дитятко!

– А тебе не хотелось бы, чтоб я тебя оставил и пошел привезти Дину? – спросил Сет, видя, что мать его рыдала и качалась взад и вперед.

– Привезти ее? – повторила Лисбет, подняв голову и перестав на время горевать, как плачущий ребенок, который услышал, что его обещают утешить. – Ну, а в каком месте, говорят, находится она?

– Да не близко отсюда, матушка, в Лидсе, очень большом городе. Но я мог бы возвратиться домой чрез три дня, если б ты могла обойтись без меня.

– Нет, нет, я не могу обойтись без тебя! Ты поди лучше навести брата да принеси мне вести о том, что он делает. Мистер Ирвайн сказал, что придет и расскажет мне, но я не так-то могу понимать его, когда он говорит со мною. Ты сам должен сходить к ним, так как Адам не велит мне сходить туда. Да ты разве не можешь написать Дине письмо? Ведь ты куда какой охотник писать, когда тебя не просят!

– Я не знаю хорошенько, где она находится в том большом городе, – сказал Сет. – Если б я пошел сам, то мог бы найти ее, расспрашивая членов общества. Впрочем, если я напишу на конверте «Сара Вильямсон, методистка-проповедница, Лидс», то письмо, может быть, и дойдет до нее, потому что, весьма вероятно, она живет у Сары Вильямсон.

В это время пришел Алик и передал свое поручение. Сет, узнав, что мистрис Пойзер будет писать Дине, отказался теперь от своего намерения писать ей. Но он отправился на господскую мызу, чтоб сообщить Пойзерам все, что мог знать об адресе письма; он хотел также предупредить их, что письмо, может быть, дойдет до Дины не так скоро, так как ему не был известен ее верный адрес.

Простившись с Лисбет, мистер Ирвайн поехал к Джонатану Берджу, который также имел право знать то, что могло удержать Адама от занятий несколько времени. Таким образом до шести часов в этот вечер только немногим в Брокстоне и Геслопе не были известны грустные вести. Мистер Ирвайн не называл имени Артура Берджу, а между тем история его поведения с Хетти, со всею мрачной тенью, которую бросали на него страшные последствия, стала мало-помалу так же хорошо известна всем, как то, что его дед умер и что он вступал теперь во владение имением. Мартин Пойзер не видел никакой побудительной причины хранить молчание перед одним или двумя соседями, которые решились в первый день навестить его и дружеским пожатием руки выразить свое сочувствие к его горю; а Каррель, державший уши настороже при всем, что только происходило в священническом доме, сочинял различные заключения и толкования об этом происшествии и пользовался всяким удобным случаем для их передачи.

Одним из соседей, приходивших к Мартину Пойзеру пожать ему руку, помолчав несколько минут, быль Бартль Масси. Он закрыл свою школу и шел в дом священника, куда и прибыл вечером около половины восьмого, и, приказав засвидетельствовать мистеру Ирвайну свое глубокое почтение, просил извинения, что беспокоил его в такую позднюю пору, имея нечто особенное на душе. Его тотчас же впустили в кабинет, куда скоро вошел к нему мистер Ирвайн.