Джордж Элиот - Адам Бид

Таким образом, я довольствуюсь тем, что рассказываю мою обыкновенную историю, нисколько не стараясь заставить вещи казаться лучше, чем они были в действительности, не боясь действительно ничего, кроме неправды, которой человек, вопреки своим лучшим усилиям, имеет причину бояться. Неправда так легка, истина так трудна! Карандаш чувствует приятную легкость, рисуя грифа; и чем длиннее когти, чем обширнее крылья, тем лучше. Но эта дивная легкость, которую мы ошибкой принимаем за гениальность, способна оставить вас, когда нужно, нарисовать истинного непреувеличенного льва. Рассмотрите хорошенько ваши слова, и вы найдете, что, даже когда у вас нет основания быть неистинными, вам чрезвычайно трудно сказать точную истину даже о ваших собственных непосредственных чувствах, гораздо труднее, нежели сказать о них что-нибудь прекрасное, но не точную истину.

Из-за этого-то редкого, драгоценного качества, правдивости, любуюсь я голландскою живописью, которую презирают люди, смотрящие на все свысока. Я нахожу источник сладостной симпатии в этом верном изображении однообразной обыкновенной жизни, бывшей уделом моих ближних, в большей степени, нежели жизнь пышности или совершенной нищеты, трагического страдания или возмущающих мир поступков. Я спокойно отворачиваюсь от заоблачных ангелов, от пророков, сивилл и воинов-героев к старухе, наклоненной над своим цветочным горшком или одиноко сидящей за своим обедом, между тем как полуденный свет, смягченный, может быть, ширмою из листьев, падает на ее ночной чепчик и только касается края ее самопрялки и ее каменного кувшина и всех этих дешевых обыкновенных предметов, составляющих для нее драгоценную потребность жизни. Или я обращаюсь к этой деревенской свадьбе, празднуемой в этих четырех мрачных стенах, где неуклюжий жених открывает танец с плечистою, широколицею невестою, между тем как смотрят на них старые и пожилые друзья с весьма неправильными носами и губами и, пожалуй, с меркой вина в руках, но с выражением довольства и доброжелательства, в значении которых нельзя ошибиться. «Фи! – говорит мой друг-идеалист, – что за обыкновенные подробности! Что тут хорошего употреблять все усилия, чтоб передать в точности сходство старух и бурлаков? Что за низкая сфера жизни!.. Что за неуклюжий, безобразный народ!»

Но помилуйте, я надеюсь, что мы можем любить вещи, которые не совсем красивы. Я вовсе не убежден в том, чтоб большинство человеческого рода не было безобразно, и даже между этими «лордами своего рода», британцами, сгорбленная фигура, дурно очерченные ноздри и смуглый цвет лица не составляют поражающих исключений. Между нами, однако ж, существует много семейной любви. У меня есть друг или два, черты которых принадлежат к такому разряду, что локон Аполлона над их бровями не был бы им вовсе к лицу; между тем мне совершенно известно, что из-за них бились нежные сердца и их миниатюрных портретов, хотя и льстивых, но все же не чрезвычайно красивых, касаются втайне уста матери. Я видел не одну почтенную женщину, которая и в свои лучшие дни не могла бы быть красавицей, а между тем у нее была связка пожелтевших любовных писем в особенном ящике и милые дети обливали поцелуями ее бледные щеки. И я думаю, было чрезвычайно много молодых героев среднего роста и с жидкою бородою, которые были вполне уверены, что они никогда не будут в состоянии полюбить женщину, хотя бы немного незначительнее Дианы, а между тем были счастливы, женившись в пожилом возрасте на женщине, которая ходит как утка. Да, благодаря Бога, человеческое чувство подобно могучим рекам, составляющим благословение на земле: оно не ждет красоты… оно течет с непреодолимою силою и приносит красоту с собою.

Отдадим полную честь и полное уважение божественной красоте формы, постараемся всеми средствами развивать ее в мужчинах, женщинах и детях… в наших садах и в наших домах. Но будем также любить и другую красоту, которая находится не в тайне пропорции, а в тайне глубокой человеческой симпатии. Изобразите нам, если можете, ангела в развевающемся фиолетовом одеянии, с ликом бледным от небесного света, изображайте нам еще чаще мадонну, обращающую кроткий лик к небу и отверзающую руки, чтоб приветствовать божественного младенца, но не налагайте на нас каких-нибудь эстетических правил, которые удалят из области искусства этих старух, скоблящих морковь своими загрубевшими от работы руками, этих тяжелых бурлаков, пирующих в закоптелом кабачке, эти согнутые спины и глупые загрубелые лица, наклонявшиеся над заступом и исполняющие грубейшую на свете работу, эти жилья с оловянными сковородами, с темными кувшинами, с грубыми дворняжками и связками луковиц. На этом свете существует столько обыкновенных грубых людей, не имеющих живописного сантиментального несчастья! Нам так необходимо вспоминать и об их существовании, иначе может случиться, что мы совершенно исключим их из нашей религии и философии и станем составлять возвышенные теории, приличествующие только миру крайностей. Следовательно, пусть искусство всегда напоминает нам о них; следовательно, пусть у нас будут всегда люди, готовые пожертвовать лучшими днями своей жизни для верного изображения обыкновенных вещей, люди, видящие красоту в этих обыкновенных вещах и находящие наслаждение в том, что представляют нам, как кротко падает на эти вещи свет небесный. На свете мало пророков, мало высокопрекрасных женщин, мало героев. Я не могу посвятить всю мою любовь и все уважение таким редким явлениям, мне нужно много этих чувств для моих ежедневных ближних, в особенности для тех немногих, которые находятся на первом плане в большой толпе, лица которых я знаю, рук которых я касаюсь, для которых я должен посторониться с искренним сочувствием. Вы не встречаетесь ни с живописными лаццарони, ни с романтическими преступниками и вполовину так часто, как с обыкновенным работником, который сам добывает себе хлеб и ест его, неуклюже, но честно разрезывая его собственным карманным ножом. Мне гораздо нужнее иметь фибру симпатии, связующую меня больше с этим простым гражданином, который вешает мой сахар в галстуке и жилете, не гармонирующих друг с другом, нежели с красивейшим мошенником в красном шарфе и с зелеными перьями; мне гораздо нужнее, чтоб мое сердце колебалось от нежного удивления при каком-нибудь поступке, свидетельствующем о кроткой доброте исполненных недостатков людей, сидящих за одним очагом со мною, или моего собственного приходского священника, который, может быть, скорее слишком тучен и в других отношениях не очень сходен с Оберлином [12] Протестантский пастор в Вальдбахе в Ban de la roche, известный богослов и благородный друг человечества, родился в Страсбурге в 1747 г., умер в 1826 г. или Тиллотсоном [13] Знаменитый английский проповедник, живший в XVII столетии, при Вильгельме III, епископ Кентерберийский. Его проповеди и до настоящего времени пользуются у англичан большим уважением за простоту, ясность и практическую применимость. , нежели при деяниях героев, которых я никогда не узнаю иначе как понаслышке, или при высшем перечне всех духовных достоинств, когда-либо выдуманных способным романистом.