Васко Пратолини - Метелло

Предместье Сан-Фредиано, несмотря на то, что в самом центре его теперь возвышалась церковь Санта-Мария дель Кармине, а дома тянулись уже до склонов холма Беллосгуардо, мало отличалось от описания, сделанного за пятнадцать лет до происходивших событий. Автор этого описания, рискнувший пройтись по улицам и площадям предместья, с воодушевлением миссионера и отвагой исследователя «открывал» Сан-Фредиано для самих флорентийцев.

Многовековая нищета продолжала царить здесь и после того, как было разрушено Старое гетто. Ни лачуги Сан-Никколо, ни маленькие «Дворы чудес», прилегающие к церквам Санта-Кроче и Сан-Лоренцо, не могли идти ни в какое сравнение с Сан-Фредиано. В глазах всех уважаемых флорентийских граждан Сан-Фредиано было самым темным и постыдным пятном, самым больным местом с точки зрения эстетики и морали. Таким же оно являлось и с точки зрения просвещения, гигиены и, как тогда было принято говорить, социальной справедливости. Только мост, а в некоторых местах — просто улица отделяли флорентийцев от этой клоаки, и тем не менее для них Сан-Фредиано было неисследованной территорией, неведомой республикой. Одна перспектива попасть туда приводила их в ужас.

«По ту сторону Арно есть предместье, где фасады многих домов — если можно так назвать страшные лачуги — наполовину обвалились и сплошь покрыты плесенью и отвратительными пятнами, сточные трубы настолько ветхи, что из них на улицу выливается черный поток, наводняющий ее и заражающий все своим зловонием; он несет грязь и всякого рода нечистоты, оседающие в виде ила на всем его протяжении. Названия этих улочек звучат непривычно даже для флорентийских старожилов. Не многие из них слышали что-либо об улицах Сакра, Мура ди Сан-Рокко, Мальборгетто; виа дель Леоне, Кампуччо. Здесь немало полуразрушенных домов с потрескавшимися во всех направлениях стенами, с покосившимися дверными и оконными рамами. В эти дома не входят через двери, в них скорее вползают, подобно пресмыкающимся, через отверстия, образовавшиеся в стенах. Коридоры настолько узки, что, если расправить плечи, можно коснуться стен локтями. Эти домишки разделены на однокомнатные и двухкомнатные квартиры. Кажется, что лачуги того и гляди рассыпятся и завалят улицы грудами кирпича и штукатурки».

Таким было Сан-Фредиано. А его обитатели?

«В этом предместье полиция не отваживается появляться для проведения своих операций иначе, как отрядами в двенадцать-четырнадцать человек, потому что малейшее происшествие может заставить в одно мгновение высыпать на улицу сотни разъяренных женщин и мужчин. Поверьте мне, что там имеется несколько улиц, полностью изолированных от обычной городской жизни и закрытых даже для уличного движения. Они кишмя кишат ворами и их сообщниками, тут собралась вся нечисть, весь сброд, отребье и подонки города».

Это был родной район старого Пестелли, а Какус обрел там своего лучшего друга — того самого Леопольдо, циркового гимнаста и владельца кафе, который однажды, чтобы помочь Кафьеро скрыться, бросился на гнавшихся за ним агентов, схватил их за отвороты пиджаков и, приподняв в воздухе, стукал лбами, словно двух марионеток, до тех пор, пока головы шпиков не повисли набок, точь-в-точь как у кукол.

Это был район Куинто Паллези, Гиго Монсани, Фьораванти — людей, живших дверь в дверь с ворами, нищими, сводниками, мошенниками и убийцами, не раз привлекавшимися за уголовные преступления. Честные труженики выпивали вместе с этим сбродом, играли в карты «на совесть», и те уважали их, но общего между ними, по сути дела, было мало.

«Уверяю вас, что среди этих подонков есть тем не менее сотни беднейших ремесленников, людей, оставшихся честными даже в самом отвратительном окружении», — писал наш Магеллан.

Некоторые из честных людей были анархистами и социалистами, поэтому они тоже интересовали квестуру. Они представляли, хотя и в отдаленном будущем, пожалуй, еще большую опасность для общества, и их не следовало путать с уголовниками.

И, наконец, это был район, где родилась и жила Эрсилия, где изредка бывал Метелло и где повсюду — будь то в остерии, или в публичном доме, или у продавца рубцов — он встречал дружелюбные лица, чистые сердца и натруженные руки.

Когда впоследствии Метелло поселился там, его, побывавшего в неаполитанских трущобах Васто и Медзоканноне, уже ничто не могло смутить в Сан-Фредиано. Более того, именно живя в этом предместье, он пришел к заключению, что если честность и мошенничество, порок и добродетель, проституция и любовь могут уживаться бок о бок, не смешиваясь там, где добро и зло кажутся так тесно переплетенными, то роднит их бедность, раскрывающая в каждом отдельном случае природную стойкость одних и гибельную слабость других. И подобно своему приятелю, говорившему, бродя по портовому району Неаполя: «Здесь я словно у себя дома, близ верфей Ливорно», — сам Метелло, оказавшись среди обитателей переулков Дукеска и Викариа, тоже не раз ловил себя на мысли: «Да ведь это не Неаполь, а Сан-Фредиано!» И потом, подшучивая в ожидании отбоя над неаполитанским диалектом, которым, как им казалось, они уже владели в совершенстве, солдаты в конце концов приходили к выводу, что все города на свете одинаковы и что вся Италия, бесспорно, одно целое. Родина существует — значит, справедливо, что они должны отбывать воинскую повинность. Им и в самом деле было что и кого защищать, не только границы и короля.

И вот теперь в Сан-Фредиано Метелло нашел Эрсилию.

Все время, пока Метелло сидел в тюрьме Мурате, Эрсилия возила из Сан-Фредиано на виа Гибеллина передачи, завязанные в салфеточку. Поскольку Эрсилия не была родственницей Метелло, им не разрешали свиданий, и они были вынуждены ограничиваться перепиской. Вернувшись домой, она перечитывала полученное письмо и садилась отвечать.

«Путь на виа Гибеллина для меня не нов: время от времени и моему отцу случалось туда попадать. Он не делал ничего дурного, но его держали на примете, так как он побывал во Франции и потом был замешан в событиях 79-го года. Они произошли за три месяца до моего появления на свет: я 80-го года рождения. Мне уже исполнилось восемнадцать лет».

«А мне тогда было шесть лет, я жил в деревне, но о событиях 79-го года знаю все, как будто сам в них участвовал. Там была настоящая провокация — я это вычитал в книге, которая служила мне букварем… Как только выйду отсюда — женюсь на тебе. Имей это в виду…»

«Не торопись говорить «выйду и женюсь». Все может получиться по-другому. О том, что тебя арестовали, я узнала от жены Пизакане Мартини, моей подруги. Дочь токаря Фьораванти, с которой мы росли вместе, тоже сказала мне: «Ты знаешь, что арестовали того паренька, который так хлопотал, когда собирали для вас деньги после гибели вашего отца?» Тогда я и пошла передать тебе привет. Сделала я это не задумываясь, но, возможно, только из сострадания. Я еще не уверена, что люблю тебя по-настоящему».