Васко Пратолини - Метелло

— Я заслушался музыки на репетиции гарнизонного оркестра. — И он почувствовал, как весь вспыхнул. Больше того, заметив, что Джаннотто посмотрел на него взглядом соучастника, он содрогнулся, и в пламени охватившего его стыда окончательно испепелилась прелестная Идина.

Сейчас он так же, как и в прошлые ночи, смотрел в потолок, но мысли его были далеко от Идины. Она никогда не занимала места в его сердце, а последние события и вовсе оттеснили ее в сторону. Выходит, эта любовная история имела для него так мало значения? Еще меньше, чем мимолетные связи, последовавшие за романом с Виолой? Меньше, чем случайные встречи с девицами из Лунго Джельсо и Пендино? Меньше, меньше. Не испытывал он угрызений совести и перед Эрсилией. Он впервые изменил ей, но чувства здесь ни при чем. Эрсилия была главной его привязанностью, основой его семьи, которую не могло разрушить никакое любовное похождение. Об этом он никогда даже и не задумывался. Его взгляды в этом отношении были просты, ясны и прямолинейны, он чувствовал себя правым.

«Я покаюсь ей во всем, еще есть время», — решил он.

Его беспокоили только события, которые произошли во второй половине дня и грозили сорвать забастовку. Разве не было в этом его вины? Вообще-то ответственность падала прежде всего на Олиндо и на тех, кто его поддерживал, но отчасти и на него самого, поскольку он не сумел уследить за настроениями и поступками брата. «Но ведь, в конце концов, я ему не нянька».

Джаннотто сказал Метелло, что если бы он «не пропадал на репетиции гарнизонного оркестра», а, как это было условлено, пришел к семи часам на площадь Кавалледжери, то Олиндо не посмел бы угрожать, что станет во главе штрейкбрехеров.

— Он тебя слушается, даже боится; ты мог бы легко заставить его переменить решение, и мы бы избежали многих неприятностей. Немец — человек разумный, он никогда не выступил бы в роли провокатора. Это Олиндо ускорил события.

«Так что же? Выходит, во всем виноват я? Ну ладно, валите все на меня, благо у меня плечи широкие! — мысленно повторял он. — Но факты остаются фактами: Дель Буоно «выведен из строя», на дверях Палаты труда — печати, как в 1898 году. История повторяется: годы проходят, а оружие по-прежнему в их руках. И горе нам, если мы не встанем сплошной стеной — ведь им достаточно найти малейшую трещинку, чтобы разрушить то немногое, что нам удалось построить. На этот раз Олиндо подпалил шнур. Он и раньше колебался, а сейчас и вовсе с ума спятил. Впрочем, может, во всем виноват Аминта?»

Метелло больше не мог об этом думать, а между тем это было единственное, о чем он должен был думать.

Он задремал, но за несколько минут до прихода Эрсилии внезапно проснулся. На улице было тихо, лунные блики лежали на подоконнике, из соседней комнаты проникал свет от керосиновой лампы, и было слышно, как Эрсилия шелестит цветами. Послышались шаги на верхнем этаже, и он вдруг вспомнил, что в мире еще существуют несносная и ее муж.

Умываясь над раковиной, Метелло подумал: «Когда же все это было? Кажется, прошло уже тысячу лет».

Он склонил голову набок, чтобы взглянуть через плечо на Эрсилию, стоявшую к нему спиной и убиравшую со стола, за которым она работала. Глаза его слипались от мыла, и она показалась ему совсем маленькой; он улыбнулся ей.

Немного спустя он уже стоял в дверях и прощался с ней. Эрсилия разжала пальцы, на ладони у нее лежали три монеты по два сольдо и несколько чентезимо.

— Это все наши деньги. Они могут тебе пригодиться…

— Но если это все деньги…

— Я сегодня отнесу цветы в мастерскую Роини. А лавочники могут еще подождать. Все равно нужно не меньше лиры, чтобы их успокоить.

Он вытащил из жилетного кармана окурок сигары и, казалось, что-то соображал.

— Мне хватит четырех сольдо на половину сигары. Кроме того, я приберег этот окурок и теперь смогу его докурить.

— У тебя останется еще и на стакан вина.

Они стояли на пороге; он поцеловал ее в щеку, и она почувствовала, что неожиданно краснеет.

— Как там Либеро? — спросил Метелло. — Видишь, как У меня забита голова: я только сейчас вспомнил о малыше.

— Он чувствует себя прекрасно. Когда я уходила, он даже не заметил этого.

— Ну пока!

— Пока! — ответила Эрсилия.

Она смотрела на его спину, когда он спускался по лестнице, и внезапно окликнула его:

— Метелло! Смотри не делай глупостей!

«Ты и так наделал их достаточно», — хотелось ей добавить.

Еще не рассвело, но ночь была лунная, летняя. Веял легкий ветерок. Скоро должен был наступить новый день, который мог стать последним днем забастовки. Метелло шел, засунув палец в кармашек жилета, где лежали деньги, полученные от жены. Шаги его гулко раздавались в тишине. Он чиркнул спичкой по стене и зажег окурок сигары. Дойдя до угла площади Сан-Пьетро, он поборол в себе искушение перейти на другую сторону и выпить стаканчик вина у Ночеллино за стойкой кафе, которое не закрывалось всю ночь. В кафе и сейчас были посетители, а одна расфуфыренная дамочка в шляпке кричала:

— Налейте-ка мне еще, это ведь не ликерное вино!

Метелло обогнул собор. Группа извозчиков играла в «морру», а какой-то человек, подбиравший окурки, поздоровался с ним.

— Желаю удачи! — отвечал ему Метелло.

— Как бы только меня не опередили.

Метелло пошел по длинной и пустынной виа де Серви, в глубине которой на фоне церкви Санта-Аннунциата виднелся памятник Фердинанду I на коне. По небу плыла полная луна, но чувствовалось, что рассвет уже близок — над звездным покровом виднелась едва заметная светлая полоска, Метелло шел посредине улицы и даже не курил, а только жевал окурок сигары. Он думал, что не многие соберутся в условленном месте: накануне забастовщики были рассеяны солдатами, и не было никакой возможности предупредить всех о сборе. Но пикеты они выставят во что бы то ни стало, сколько бы людей ни собралось. Для этого и нужно заблаговременно быть вблизи строительной площадки, чтобы задерживать по одному всех штрейкбрехеров, до того как они окажутся под защитой Криспи и Нардини. Кто знает, может быть, появится и инженер? Потом, по мере того как будут подходить сторонники продолжения забастовки, можно будет шире применить метод убеждения. А если потребуется, то и принуждения. «Ребенку насильно открывают рот, чтобы заставить принять лекарство. Это делается для его же пользы».

Дойдя до площади Аннунциата, Метелло остановился у фонтана, чтобы утолить жажду, но чем больше он пил, тем больше ему хотелось пить, хотя сегодня он еще ничего не успел поесть. Вдруг ему показалось, что под портиком приюта Инноченти, у дверей, где находится «круг» [66] Вращающийся круг, вделанный в стену у дверей приюта. На этом круге оставляют подкидышей. , промелькнула тень. Луна освещала лишь колонны, а в глубине портика уже ничего нельзя было различить. Метелло ускорил шаг и завернул за угол. И вдруг в этой тишине, на площади, оставшейся позади, откуда не доносилось даже журчания воды фонтана, послышалось быстрое постукивание женских каблучков. Метелло обернулся и увидел освещенную луной женскую фигурку, словно убегавшую от преследования; на мгновение она мелькнула на углу виа де’Фиббьяи и крикнула: