Васко Пратолини - Метелло

Было ли это чудо, воля божья, счастье, случайность? Или живая мишень находилась слишком близко? Или мозолистые руки солдат дрожали и невольно завышали прицел? Каменщики сгрудились в кучу, в них можно было стрелять, как в толпу, как в стадо, как в крупную мишень, установленную в десяти шагах. И тем не менее даже револьверные выстрелы полицейских, казалось, не попадали в цель. В первый момент Дуили даже не заметил, что у него прострелена икра, Померо не сразу почувствовал жжение в плече, а Сантино не обратил внимания на то, что со свистом пролетевшая у него перед глазами пуля, оставила на его лбу след, похожий на царапину, полученную от ревнивой возлюбленной.

Третий залп заставил забастовщиков опомниться. Метелло, Фриани и Сантино наклонились над Немцем. Со стороны железной дороги стали подходить люди, вниз по насыпи сбегали крестьяне, которые раньше стояли за изгородью. Вопреки приказам унтер-офицера и комиссара подбежали инженер и Нардини. Немец перевернулся на спину, потом сел и попытался встать, но покачнулся, так что окружающие должны были поддержать его.

— Нет, нет, — повторял он. — Это ничего, мне не больно. Видите, инженер, к чему это приводит.

Немного погодя, обхватив одной рукой шею Метелло, а другой Сантино, он смог дойти до конторы.

— Мне не больно, нет, мне не больно, — твердил он и разражался ругательствами.

Бадолати вытирал пот с лица.

— Ну, ничего, ничего, — говорил он. — Могло быть и хуже.

Он открыл дверь в контору, куда Метелло и Сантино ввели раненого. Следом за ними вошли Фриани и Нардини с аптечкой первой помощи.

Немец сел на стул хозяина. Ему предложили воды, но он отказался.

— Если б это было вино! — сказал он. — Но теперь не время. К тому же в первый момент раненому никогда не дают пить. Этому меня научили в Германии. Но мне кажется, что моя рана несерьезна: мне не больно, я только чувствую, что слабею. И травинка выпала у меня изо рта, экая досада, право!

К нему вернулся обычный цвет лица, а глаза стали необъяснимо нежными. Его огромное расслабленное тело поникло на стуле. Немец обратился к Фриани:

— Всыпал я тебе, а? Ну, теперь ты вернешься на работу?

Повернувшись к Метелло, он сказал:

— Убеди их. Все, что можно было сделать, уже сделано, большего не добьешься. Ты видишь, они стреляют. Как будто они не знают, боже мой, что у нас, как у них, есть семьи и только отчаяние восстанавливает одних против других. Растолкуй ты им, раз уж бог не догадался их умудрить.

— Не кощунствуй, разве этим поможешь? — перебил его Сантино.

— Ах, милый Альбертарио, иногда это необходимо. — И, увидев царапину у него на лбу, улыбнулся: — Тебя помазали миром. — Затем, вздохнув, продолжал: — Наверно, понадобится вынимать пулю. Я уверен, что она застряла в кости, а не прошла навылет. Мне придется потерять еще два или три дня. Можешь себе представить, что это значит при том положении, в котором находится моя семья?

— Не волнуйся, — сказал ему Метелло.

— Чудак! Да я чувствую себя лучше, чем ты!

Рубашка у него на груди, на ладонь выше сердца, слегка окрасилась кровью: рана была совсем маленькая, диаметром не больше монетки в десять чентезимо, как потом рассказывали. Поэтому, когда его раздели до пояса, казалось, будто сгусток, запекшийся на его волосатой груди, остановил кровотечение. Нардини приложил к ране тампон, смоченный иодом.

— Жжет?

У двери Бадолати разговаривал с полицейскими; комиссар вытирал рукавом пыль с котелка.

— Это еще ничего, — повторял инженер, — кажется, рана легкая, это еще ничего.

— Щиплет, а не жжет.

В открытую дверь была видна дорога, на которой солдаты, разогнав любопытных, выстроились двумя шеренгами в положении вольно. Они все еще сжимали в руках заряженные винтовки, стоя под жарким солнцем перед забастовщиками и штрейкбрехерами, которые теперь объединились. Если кто-нибудь и ушел, то этого не было заметно.

— Вот глупые, — сказал Немец. — Почему им не отойти в тень, под леса?

— Не обращай на них внимания, не волнуйся. Сейчас приедет скорая помощь, и завтра ты будешь чувствовать себя лучше, чем вчера, — сказал Метелло. — Париджи уже пошел за ней, на это потребуется полчаса.

— Да, карета мне нужна, пешком я не дойду до больницы.

— Если тебя случайно поместят рядом с Аминтой, не начинайте все сначала.

— При условии, если он не начнет первый, черт его побери! Что ты смотришь на меня, дорогой Альбертарио? По-твоему, мне уже пришло время молиться, а не ругаться?

Сантино надел на него рубашку, а Метелло пригладил ему волосы на голове.

В это время по дну оврага, ведущего к Муньоне, бежал Париджи, посланный за скорой помощью; поднявшись в конце оврага на берег реки, он мог сократить путь.

— Если по дороге встретишь какую-нибудь повозку, хватай ее и мигом возвращайся обратно, — сказал ему инженер. — А пока беги что есть духу.

Пробежав с полкилометра и не встретив ни одного экипажа, Париджи тем не менее трижды останавливался, первый раз ему пришлось остановиться у входа в туннель, прорытый под дорогой и предназначенный для укладки трубы, по которой весенняя вода будет стекать из оврага и Муньоне. Там у входа, в темноте, по земле каталось несколько человек, слышались приглушенные крики, проклятия, ругательства, чьи-то жалобы и мольбы о пощаде. Это была уже не драка, а суд Линча. Олиндо валялся, уткнувшись лицом в землю, прикрывая голову руками, глотая кровь и пыль. Над ним на коленях стояли Дуили, Померо, Липпи и еще кто-то четвертый, которого Париджи не смог разглядеть. Сменяя друг друга, они били Олиндо по голове, по бокам, пинали его ногами, приподнимали и бросали оземь.

— Вы убьете его! — закричал Париджи.

— Нет, он не околеет, нет! Это самая легкая казнь, которой он заслуживает.

В суматохе, последовавшей за выстрелами, сразу как только упал Немец, Олиндо, охваченный паникой, бросился бежать, а они заметили это и пустились вдогонку.

— Как чувствует себя Немец? — спросил Дуили.

— Кажется, рана не тяжелая, я бегу за скорой помощью.

— Ну, тогда беги, что ж ты остановился?

Париджи добежал до выхода из туннеля и поднялся на берег Муньоне. До него все еще доносились стоны Олиндо под ударами его мучителей.

— Довольно! Ведь у меня четверо детей!

— Ты вспомнил о них только сейчас?

— Падаль!

— Мразь!

— Не могу же я смотреть, как они помирают с голоду!

— А наши не помирают?! А мы можем?!

После туннеля солнце светило особенно ярко. Было уже позднее утро, стрекот цикад заглушал доносившиеся голоса.

Париджи взбежал на мост и здесь встретил коляску племянника Бадолати. Молодой человек по-прежнему правил лошадью, но рядом с ним, там, где час назад сидел сын Мадии, теперь находился Дель Буоно. Париджи узнал его, когда коляска уже промчалась. Неужели это Бастьяно? Юноша остановился в конце моста. Коляска катила уже вдоль насыпи. Да, это он. Это его соломенная шляпа, его черный пиджак, его высоченный крахмальный воротничок! Глядя на его спину, Париджи совсем уверился в том, что это Дель Буоно.