Ричард Йейтс - Одиннадцать видов одиночества

Тогда она спросила, не желаю ли я кое-что узнать, и, не дожидаясь моего ответа, высказала все, что думает. Сказала, что столько снобизма и желания унизить других она ни у кого в своей жизни больше не видела и что вообще я — самый большой сноб, жлоб и хам на свете.

И это было только начало: когда мы ехали в метро на эту чудесную вечеринку, мы уже почти не разговаривали; так что я был невыразимо благодарен Сильверам, что они, хотя сами ничего, кроме имбирного эля, не пили, для гостей все же выставили бутылку виски.

Жена Берни оказалась юркой женщиной на высоких каблуках, с широким поясом на платье и множеством заколок-невидимок в волосах; жутковатым вышколенным голосом телефонистки она демонстрировала умение держать себя в обществе («Здравствуйте. Как приятно вас видеть; пожалуйста, проходите; садитесь, пожалуйста; Берни, помоги скорее снять пальто»); неизвестно, кто это начал и что послужило поводом, но разговор сразу же получился неловким — речь зашла о политике. В тот год мы с Джоан никак не могли решить, голосовать нам за Трумэна, за Уоллеса или вообще не голосовать; Сильверы были за Дьюи [29] На президентских выборах 1948 г. в демократической партии произошел раскол: демократов в старом смысле представлял Гарри Трумэн, от Прогрессивной партии (левого крыла демократов) выдвигался Генри Уоллес. Томас Дьюи представлял республиканскую партию. . Но еще больше наши нежные либеральные души страдали от того, что Роуз решила найти общую почву для общения, одну за другой рассказывая — с хорошо отработанным содроганием — мрачные истории о неминуемом страшном захвате этой части Бронкса цветными и пуэрто-риканскими элементами.

Но через некоторое время стало немного повеселее. Во-первых, им обоим очень понравилась Джоан — должен признать, что еще не встречал человека, которому бы она не понравилась, — а во-вторых, разговор вскоре перешел к тому чудесному факту, что они знают Уэйда Мэнли, а это, в свою очередь, повлекло за собой целую серию с гордостью рассказанных воспоминаний.

— При этом Берни никогда ничего у него не берет, не переживайте, — заверила нас Роуз. — Берни, расскажи, что ты сделал, когда он был у нас и ты сказал ему сесть и заткнуться. Так и сказал, правда! Он даже слегка толкнул его в грудь — это кинозвезду-то! — и сказал: «Да ладно тебе, Мэнни! Сядь и заткнись. Мы-то знаем, кто ты такой». Расскажи, Берни!

И Берни, задыхаясь от удовольствия, встал и разыграл для нас эту сцену.

— Ну мы просто дурачились, сами понимаете, — сказал он. — Но, в общем, дело было так. Я пихнул его таким вот манером, а потом сказал: «Да сядь уже и заткнись, Мэнни. Мы-то знаем, кто ты такой!»

— Так и было! Истинная правда! Столкнул его прямо вон в то кресло! Уэйда Мэнли!

Чуть позже, когда мы с Берни уселись поговорить по-мужски с бокалами в руках, а Роуз и Джоан уютно устроились на диванчике, Роуз уставилась на меня с кокетливым видом.

— Не хочу, чтобы у твоего мужа голова вскружилась, но знаешь, Джоани, что сказал Берни доктор Александр Корво? Берни, можно я ей расскажу?

— Расскажи, конечно! Выкладывай! — И Берни, схватив в одну руку бутылку имбирного эля, а в другую — бутылку виски, замахал ими в разные стороны, как бы показывая, что сегодня никаких секретов у нас друг от друга быть не может.

— Ладно, — сказала она. — Доктор Корво сказал, что твой муж — лучший автор из тех, какие у Берни вообще были.

Еще позже, когда уже мы с Берни сидели на диванчике, а дамы беседовали, стоя у греденции, я начал понимать, что Роуз тоже по натуре строитель. Может, она и не сделала эту греденцию собственными руками, но именно благодаря ей выросла искренняя убежденность в том, что ради этой греденции стоит выплачивать сотни и сотни долларов, в которые она им обошлась, — несомненно, в кредит. Такого рода мебель была инвестицией в будущее; и теперь, когда она разговаривала с Джоан, стоя рядом с этой греденцией, сдувая с нее пылинки и протирая разные ее части, я видел как наяву, что все мысли ее заняты организацией будущего приема. Нас с Джоан тоже пригласят, это понятно («Знакомьтесь, Роберт Прентис, помощник моего мужа, а это миссис Прентис»), да и с остальными гостями все практически предрешено: естественно, Уэйд Мэнли с женой плюс их голливудские друзья — впрочем, только избранные; будет Уолтер Уинчелл, будут Эрл Уилсон, Тутс Шор и вся эта компания [30] Уолтер Уинчелл (1897–1972) — газетный колумнист и радиоведущий, специализировавшийся главным образом на сплетнях. Эрл Уилсон (1907–1987) — светский журналист, автор популярной колонки «Что вчера было». Бернард Шор (1903–1977) по прозвищу Тутс — владелец модного салона и ресторана на Манхэттене. , но куда весомее для человека утонченного окажется присутствие доктора Александра Корво с супругой и кое-кого из их окружения. А разным там Лионелям Триллингам и Рейнгольдам Нибурам, равно как и Хантингтонам Хартфордам и Лесли Р. Гровсам, а также всем прочим ранга мистера и миссис Ньюболд Моррис, если им тоже вдруг захочется прийти, придется, будьте уверены, исхитриться и вывернуться наизнанку, чтобы тоже заполучить приглашение.

В тот вечер в квартире у Сильверов было очень душно, Джоан потом это тоже признала, для меня же эта духота — единственное приличное оправдание тому, что произошло дальше: я напился до состояния буйства (в 1948 году, поверьте, у меня это получалось куда быстрее, чем сейчас). Довольно быстро я стал не только самым громогласным в комнате, но и попросту единственным, кто вообще что-то говорил; я объяснял, прости господи, что мы вчетвером еще станем когда-нибудь миллионерами.

Вот тогда-то мы и устроим настоящий праздник! Как следует отметелим Лионеля Триллинга, скажем ему, чтоб заткнулся, и будем пихать его во все кресла, какие тут есть. «И ты тут, Рейнгольд Нибур, напыщенный старый ханжа! Ну и где твои деньги? И почему бы тебе ими не подавиться?»

Берни хихикал, но вид у него был сонный, Джоан было за меня стыдно, а Роуз невозмутимо улыбалась: она-то прекрасно понимала, какими уродами порой бывают мужья. Потом мы все вчетвером оказались в нише, где каждый примерил штук по пять разных пальто, а я снова разглядывал фотографию горниста, раздумывая, не задать ли мне все-таки так долго мучивший меня вопрос. Но на этот раз я уже не знал, чего бояться больше — что Берни скажет: «Просто позировал» — или ответит: «Конечно был!» — и станет копаться в шкафу или в каком-нибудь специальном отделении греденции в поисках того самого потускневшего горна, а нам всем придется вернуться в гостиную, рассесться по местам, чтобы увидеть, как Берни вытянется — пятки вместе, носки врозь — и сыграет для нас для всех чистую, печальную мелодию отбоя.

Это было в октябре. Не помню точно, сколько «рассказов Берни Сильвера» я выдал еще той осенью. Вспоминаются смешная история про толстого туриста, который пытался высунуться в расположенное на крыше такси окошко, чтобы получше рассмотреть достопримечательности, и наглухо в нем застрял, и весьма торжественный эпизод, в котором Берни читал лекцию о расовой терпимости (что меня лично несколько покоробило в свете того, как охотно он поддакивал Роуз, когда она рассказывала о нашествии коричневых полчищ на Бронкс); но главное, что я помню о Берни в этот период, — это то, что за любым упоминанием о нем неизменно следовала перепалка между мной и Джоан.