Ханна Бренчер - Если ты найдешь это письмо… Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям

Первое, что я сделала в комнате с красными занавесками, – развесила на стенах письма. Это единственный способ превратить четыре стены, в которых я живу, в настоящий дом. Мне всегда было необходимо, чтобы меня окружали слова, окутывающие меня, точно шаль; слова, полные мудрости и надежды.

Письма заняли почти три стены спальни. Люди спрашивали, откуда они пришли, и я отвечала, что часть написана моей мамой, а часть – от друзей и подруг. Но большинство этих писем были результатом одного слова – мандаре .

Мандаре – традиция выпускного курса в моем колледже. Это итальянское слово, которое означает «посылать». В конце уикэнда для старшекурсников, готовых получить дипломы, полдесятка добровольцев торжественно выходили из дальнего угла, держа в руках большие коричневые бумажные пакеты. Имя каждого адресата было выведено толстым черным маркером. Внутри каждого пакета громоздилась стопка писем от членов семьи, близких друзей и родственников, собранных за предшествующие недели. Все эти люди получали по почте обращения, в которых говорилось примерно следующее: «Послушайте, такой-то человек в вашей жизни вот-вот получит диплом. Пожалуйста, напишите ему что-нибудь такое, от чего он будет рыдать горючими слезами». Наверное, этот призыв был оформлен как-то более официально. Но у людей появлялся шанс вывернуться наизнанку на бумаге и пожелать тебе удачи в твоих новых начинаниях так, чтобы это пожелание помнилось дольше, чем пост в Фейсбуке. Я тогда добрый час заливалась слезами, читая письма от родителей, тетушек, лучших подруг и людей, с которыми мы в лучшем случае здоровались в кампусе. Порой я улучала минутку, чтобы оглядеться по сторонам и посмотреть на своих однокурсников, у каждого из которых на коленях лежала пачка писем. Или вообще никаких писем, за исключением таких: «Я видел тебя как-то раз в кампусе. Ты была в голубом свитере. Уверен, что ты хороший человек. Желаю удачи в выплате студенческих кредитов». Я не могла не думать об этих людях, сидя в лужице из слез, соплей и чернил. Даже после того как я сложила все свои письма и отвезла их домой, я не переставала гадать, каково это: подарить пухлый сверток любовных писем человеку, которого знать не знаешь. Человеку, который в ином случае может никогда ничего подобного не получить. Всем нам, знакомым и незнакомцам, время от времени требуется подобное напоминание. Ты достоин. Ты – чистое золото. В тебе это есть.

Первое, что мы поняли, оказавшись в своей новой квартире, – это что никто и не думал шутить, говоря нам во время ориентации, что мы будем жить в здании, примыкающем к церкви. К очень, очень большой церкви. Если тебе хочется точности, то к кафедральному собору Бронкса. Он был так же близок к нам, как соседские патио. Типа, «кстати, у меня на заднем дворе стоит огромный католический храм».

Один священник из общежития-ректория, [5]к которому было пристроено наше здание, ждал у ворот, чтобы устроить нам экскурсию по территории, после того как мы разместимся. Первым пунктом программы и была эта самая церковь.

– Как-то раз у нас здесь снимал музыкальный клип Пи Дидди, – поведал он нам, когда мы подошли поближе к центральному входу в храм. – Все ужасно из-за этого взволновались.

В тот же вечер я искала этот клип в сети – и действительно, там нашелся Пи Дидди со своей песней «Ангелы». Если промотать клип вперед, то на отметке 2:16 найдешь Пи Дидди, который по-хозяйски входит в церковь, при которой мы жили, перед тем как начать раскатывать по улицам нашего района на мотоцикле.

Главный вход в церковь был заколочен досками: шла реконструкция. Мы прошли через временный вход в часовню. Священник рассказал, что несколько месяцев назад кто-то поджег переднюю часть церкви, но я не думаю, что того, кто это сделал, когда-нибудь найдут. Несмотря на масштабную реконструкцию, мессу все равно служили каждое воскресенье – на испанском и английском языках.

Мы несколько минут постояли в молчании у порога храма. Мои плечи напряглись. Ладони вспотели. И знаешь что? Честно говоря, они вспотели и сейчас – при одном воспоминании. Сердце бьется быстро-быстро. Ничего не могу поделать: такой всегда была реакция моего тела, когда приходилось затрагивать тему Бога – а конкретнее, религии.

Я пишу здесь это слово – религия, – хотя на самом деле его не использую. Когда-то я думала, что это единственное подходящее слово, пока не услышала, как один пастор по телевизору сказал, что оно обозначает отношения с Богом. Мне такое значение нравится больше. Отношения – это то, что я понимаю (по большей части), и это слово позволяет мне расслабиться, потому что вроде как есть надежда, что я смогла бы понять Бога.

Что так, что сяк, я нахожу религию довольно-таки скользкой темой и нередко ловлю себя на том, что обхожу стороной людей, которые стремятся непременно победить в этом споре. Словно поиски имени для того, что наполняет тебя под конец дня, – это соревнование, в котором можно победить. Когда речь заходит о моих собственных отношениях с Богом, единственное, что я могу сказать, – это что они начались как жажда чего-то большего, чем мое тело, чем я сама. И в то время я не знала, что оно такое, это большее, – Бог, или безусловная любовь, или спаситель, или просто кто-то, кто мог быть дать мне то, чего, казалось, не могли дать люди.

Но я сейчас вступала в волонтерский год, основой которого как раз и была вера. Если точнее, это была католическая программа с фокусом на жизни св. Августина. В стопке программных материалов мне запомнилась одна строчка: «Наши сердца не находят покоя, пока не упокоятся в тебе». Мне она понравилась. Мне нравилось знать, что беспокойное сердце – не случайное явление. Мне нравилась мысль о поисках такого Бога, который просто позволит упокоиться в Себе. Но когда люди узнавали, что я собираюсь пройти год католического волонтерского служения, они смотрели на меня как на сумасшедшую, потому что я не была конфирмована и не считала себя католичкой. На это я просто ответила бы: «Бог – это Бог, верно? А если Бог – тот, кем заставляют Его быть люди, тогда Он являет себя в любом случае, и не важно, какую конфессию мы считаем важной для себя».

На самом деле я только хотела такое сказать. Вместо этого я говорила, что мне это идеально подходит, поскольку я в детстве была очарована монахинями и Пепельной средой. [6]Если ты можешь представить себе девочку из начальной школы, с ножками тоненькими, как две палочки, перед зеркалом в женском туалете, взволнованно втирающую в лоб стружку от простого карандаша, то это была я. Я завидовала (откровенно злясь) своим одноклассницам-католичкам из-за того, что у них есть религия, позволяющая надевать красивые белые платьица к причастию и иметь второе среднее имя. В то время как я вместо конфирмации получала только заверения, что мне необходимо носить зубные скобки – либо прожить всю свою долгую жизнь клыкастой. Единственным, что существовало в моем собственном внеконфессиональном пузыре, были копии изображения Иисуса на фланелевых полотенчиках и шанс окунуться в холодную купель с водой. Отсюда и мое решение лгать о вере и втирать свинцовые опилки простых карандашей в лоб каждую Пепельную среду, чтобы смешаться с толпой своих пепельноголовых сверстников.