Чжан Сяньлян - Женщина - половинка мужчины

…Черная лисица — вздыбившаяся на загривке шерсть, высунутый язык, с которого капает слюна, — она присела среди камышей и неотрывно глядит на возможную жертву…

Заросли, вода, небо — все внезапно потемнело. Мы стояли друг перед другом не двигаясь.

И так же внезапно непреодолимая сила, заставившая все забыть, отпустила меня. Вернулся обычный самоконтроль. И теперь в глаза бросилось то, чего я не мог заметить раньше: Ее взгляд, Ее вздрагивающее тело говорили о страшной муке. Я увидел накрывшую нас обоих, общую для нас горькую судьбу. Желание девушки было моим. Она была моим отражением. Теплая волна поднялась во мне, Ее беззащитность заставила мое сердце сжаться. Плотская страсть погасла, осталось лишь острое чувство потери и душевной боли. Как раз в этот момент с насыпи послышался резкий свист. Меня словно ожгли бичом, из груди моей вырвался короткий стон, я повернулся и побежал.

Только выбравшись из зарослей, я заметил, что лицо, руки и ноги сплошь покрыты сочащимися кровью порезами от острых камышовых листьев. Ступни тоже сильно кровоточили.

После обеда я работал на поле, опустив голову и тупо втыкая лопату в землю, словно хотел во что бы то ни стало найти то, что потерял.

«Старик» из моей бригады подошел за спичками.

— Бригадир, что это ты так побледнел? Уж не заболел ли?

Кровь совсем отхлынула у меня от лица, руки похолодели. Я торопливо кивнул и буркнул:

— Да, чего-то нездоровится…

И пошел к начальнику: попросил отпустить с работы. Он посмотрел на меня, хмыкнул и отпустил. Я доплелся до нашего дома и улегся на кан [5] Кан — отапливаемая лежанка. .

В холодной неуютной комнате на пахнущем плесенью и потом кане я предавался любовным мечтам. Я мучился и клял себя за то, что упустил такой случай, но в то же время испытывал какую-то дурацкую гордость, как будто прошел через некое трудное испытание. Что же это было? Я так и не мог разобраться. Наваждение. Что меня остановило, почему я не бросился к Ней? Одинаковый голод плоти и духа терзал нас обоих, словно мы оба были отмечены одним и тем же клеймом. Почему же, терзаясь этой мукой, мы не смогли вырвать у судьбы хотя бы миг наслаждения?

Я начинал презирать все свое некогда полученное образование. Цивилизация, культура казались мне цепями, опутавшими людей и не позволяющими человеку проявить свою глубинную естественную потребность. Можно тысячу раз возжелать, но так никогда и не решиться сделать. Ах, если б я был простым крестьянином, направленным на трудовое перевоспитание! Но нет — во мне «взыграло» образование. Ведь именно культура отличает человека от животного, дает ему возможность контролировать себя и в сложной ситуации заставляет быть на высоте! Только человек способен на одухотворенные, благородные поступки! Воля человека свободна — ведь свобода выбора существует, — и потому я должен нести ответственность за свои поступки. Но если бы я все же бросился к этой женщине — разве мир стал бы от этого хуже? И разве стал он лучше из-за того, что я убежал? Кто я? Зек? Черный муравей? И я еще успокаиваю себя тем, что поступки мои соответствуют высоким моральным принципам? Если уж я такой хороший, то, стало быть, безнравственна Она. А кто дал мне право Ее обвинять? Может, мне вообще все это пригрезилось!.. Предположим, я отвечаю за свои поступки, но кто несет ответственность за меня самого? Ответственность общества, похоже, состоит только в том, чтобы меня подавлять, издеваться надо мной. Говорят же, что взмах крыльев бабочки в Пекине через месяц скажется на погоде в Нью-Йорке. Но тогда, соединившись с купальщицей, я бы уже стал другим. Судьба моя с этого мгновения стала бы другой — ведь говорят, что судьба — это цепь, в которой причины и следствия крепко, как звенья, связаны между собой. Но откуда мне знать, что судьба моя стала бы после этого хуже? Быть может, наоборот? Паутина, опутывавшая мою душу, наконец была бы разорвана, я стал бы человеком — примитивным человеком — и в наш варварский век зажил бы простой жизнью, какой и должны жить варвары…

Множество мыслей бродило в моей голове, я даже почувствовал легкое головокружение от нереальности всего происходящего. Словно бы не существовало больше морали, политики, этики, не было никаких «правил поведения для нарушителей закона» или «положений о трудовом перевоспитании», даже меня самого уже не было. Существовало только Ее изумительное, податливое, роскошное тело, как бы стоящее на краю пустоты, — руки сложены на груди, словно Она сама себя обнимает.

И реальной на всем белом свете была лишь Она одна!

Ночью мне не спалось.

К полуночи за окном начали отстукивать капли дождя, и скоро зарядил настоящий ливень. Он загрохотал по крыше дома, загремел навес, словно взрывая тихую и спокойную темноту ночи. Тьма заполняла собой все, будто страшный, невиданный демон накрыл своими крыльями всю округу. Мне по-настоящему стало страшно. Обострилось давно привычное предчувствие беды, я будто ждал нового, неведомого наказания. Я заставлял себя отвлечься от тоскливых путаных мыслей и не думать… о Ней. Ливень утих только к рассвету. На том берегу канала заголосил, захлебываясь, петух, с карниза звонко падали в лужу капли.

Тревога прошла. Я смог заняться самовоспитанием и самоувещеванием: сколько существует в сфере духа вещей, которых никогда не найдешь в мире материи. Женщина. Перед моим взором с Нее упал последний таинственный покров, и в незнакомке не осталось ничего загадочного. Утратив тайну, Она сразу стала бесцветной и заурядной. Как вовремя пришли ко мне эти мысли! Ведь из-за этого необычного случая я почти утратил контроль над своим воображением и наверняка сочинил бы себе очередную бредовую сказку…

Я сознавал, что сам я — не кто иной, как пустой фантазер и мечтатель. Хоть я и выдерживал те испытания, которые посылала мне жизнь, настоящей силы духа у меня нет.

Я понял еще одну вещь. Смысл и назначение культуры не в том, чтобы уметь контролировать свои поступки, а в том, чтобы их понимать. Допустим, я чего-то не совершил и в результате почувствовал себя окруженным неким ореолом. Ну, а если бы совершил? Точно так же не только сумел бы себя оправдать, но и гордился бы своим поступком.

Стало светлее, сквозь замызганное окошко пробивались серые предрассветные сумерки. Мои работяги спали глубоким сном. Я тяжело вздохнул: мыслящий человек полагается на свои представления о жизни; кто ни о чем не задумывается, полагается лишь на собственные инстинкты. Инстинкт делает человека сильным, раздумья — слабым.

Хотя какая этому миру разница — мыслишь ты или нет. Я хотел было встать, но в то же мгновение уснул.

Днем лагерь, как обычно, вышел на работу. На лёссовом плато ночной дождь почти не оставил следов — только легкие бороздки, по которым стекала вода. Зато рисовое поле, заросли камышей и болото слились воедино, превратившись в широкое море. Ветер раскачивал тянувшиеся из темной воды растения, и листья их просвечивали на солнце. Сдувал с покрывшей почти всю поверхность воды белую пену. Такая пена всегда появлялась после сильного ливня. Воздух был пропитан влагой, и ветер, казалось, все еще доносил откуда-то капли дождя. Корявые стволы ив и фиников отмылись и стали вроде еще темнее, зато тополя сияли и блестели на солнце. У поля и на дороге появилось множество дождевых червей, в траве во все стороны прыгали лягушки — спасались от наводнения. Но дорога не расплылась, и межи не размыло. Лагерь вышел на работу.