Чжан Сяньлян - Женщина - половинка мужчины

— Эй, я здесь должна работать?

А у меня в ушах вдруг прозвучало: «Как бы я хотела тебя прирезать!» Такие далекие, забытые слова. Почему они вновь прозвучали во мне так отчетливо? Да, наверное, Она сейчас заговорила с той же интонацией. Усмехнувшись, я шагнул к Ней навстречу.

— Здесь, здесь. Только ваши жерди слишком тонкие. — Я пнул несколько раз жерди ногой. — Это хворост какой-то, разве они выдержат навес?

— Ну, это уже ваша забота, а мне другие нести не под силу. — Она скривила губы и, прищурившись, посмотрела на меня. Я замер. Прошло несколько секунд, прежде чем Она выдохнула: — Ох, это вы?

— Да, я, — сознался я с большим удовольствием.

— Вы вчера тоже здесь были? А где вы работали в последнее время? Почему я вас не видела?

Спрашивая, Она стала перелезать через ограду внутрь загона. Я подхватил Ее под мышки и помог перебраться.

— Как я сюда попал? Как и все мы, меченые овцы. Куда еще можно податься после лагеря? — Я всеми силами старался сдержать поднимавшееся в душе ликование. — Вы же знаете, лагеря работают по принципу «откуда взяли, туда и вернули». Меня взяли из этого госхоза, поэтому я сюда и вернулся. Всю зиму я пас овец в горах и только два дня как вернулся. А вы как сюда попали?

— О, вы умеете пасти овец! Это ведь не так просто!

Она стояла посреди загона, отряхивая одежду. На землю сыпались прилипшие соломинки. Ее движения показались мне удивительно женственными. Как можно равнодушнее я сказал:

— Хо! Лучше спросите, чего я не умею… С пятьдесят седьмого, как начался мой первый срок, прошло уже восемнадцать лет. Мог бы пять раз проучиться в университете. В лагере я только трактор не научился водить — не разрешали. А так и трактористом стал бы.

Она еще раз посмотрела на меня долгим взглядом и вдруг искренне рассмеялась:

— Нет, все-таки удивительно! Чтобы встретиться здесь именно с вами!..

— А что удивительного? Не вижу ничего удивительного, — сказал я. — Такие, как мы — меченые, — должны рано или поздно встретиться. Настоящий мир огромен, но мирок, в котором живем мы, очень мал. За эти годы я встретил многих из тех, с кем был на перевоспитании. Даже сейчас, когда пас овец в горах. Разве это удивительно? Ну хорошо, берем лопаты и начинаем работать.

Мне казалось, время совсем не тронуло Ее лица. Или, быть может, я не так хорошо разглядел Ее тогда, в первый раз? Сейчас на вид Ей было лет тридцать, и по сравнению с тем, какой я Ее помнил, Она, пожалуй, немного располнела. Зато кожа совсем утратила мертвенную лагерную желтизну, стала белая и чистая. Раньше Она все-таки не могла не походить на остальных заключенных — с общей для всех печатью угнетения, с морщинками у глаз и по сторонам рта. Сейчас Она казалась более живой и, наверное, более красивой. Поэтому я решил, что по сравнению с лагерем Она выглядит гораздо моложе.

— Ведь если посчитать, прошло уже восемь лет. — Она держала жердь, помогая мне. — И все восемь лет вы были здесь?

— Нет. — Я заступом копал яму для столба. — Эти восемь лет мне нелегко дались. После лагеря проболтался год — опять посадили на два года в тюрьму. Потом выпустили, да снова попался под руку «великой культурной». Последний раз взяли в семидесятом, в кампанию «ида саньфань» [6] Кампания «удар по контрреволюционерам и борьба против казнокрадства, хищений, спекуляции, роскоши и расточительства». … А как вы жили?

— Восемь лет, да еще каких! — засмеявшись, пропела Она. Кажется, это были слова из революционной оперы. Она смотрела вниз и ногой отгребала от ямы выкопанную мною землю. — За восемь лет два раза вышла замуж и оба раза развелась. Повезло еще, что не родила.

Я продолжал работать, не останавливаясь и ничем не проявляя удивления. Наверное, я в жизни слишком много видел и слышал, и среди этого неожиданного было столько, что я не мог уже ничему удивляться. Да и чего, собственно, я ждал, ведь у Нее своя жизнь. К тому же счастье — это чудо, а несчастье в порядке вещей. Она, например, моим мытарствам тоже не удивилась. Наверное, это и означало, что мы друг друга понимаем. Она не утешала меня, а если я чего-то и боялся в те годы, так это надоедливой и слезливой старушечьей жалости и сочувствия.

— Только не смейтесь, — продолжала Она, — но вы сидели два года в тюрьме, а я два года была замужем и могу заверить, что это одно и то же. Если не хуже. В первый раз я не сказала мужу, что была в лагере, все время дрожала, боялась, что узнает. Но он все-таки узнал. И тут же со мной развелся. Во второй раз я сразу все рассказала, так он стал этим пользоваться, думал меня себе полностью подчинить. Не смогла я так, на развод подала. Вот и выходит: первый раз я оказалась не нужна мужу, второй раз — муж мне, итого: один — один, ничья! Так в жизни, наверное, и должно быть. А замуж мне больше неохота…

— Да, только не выйти замуж — дело нетрудное, а вот не сесть снова в тюрьму — гораздо труднее. — Я рассмеялся, подшучивая над Нею. — Идти замуж, не идти — зависит от вас, а сажать меня или нет — уж меня никто не спросит. Нет, что ни говори, у вас ситуация лучше.

Едва встретившись, мы уже судачили, как старые друзья. Старые друзья, правда, тоже встречаются по-разному. У некоторых близость восстанавливается сразу; а некоторым нужно время, чтобы снова сойтись, и может случиться так, что новой дружбы не возникнет. Мы не зацикливались на былых страданиях, теперешняя встреча заслонила прошлое. Но в глубине души мы способны были сочувствовать друг другу по-настоящему. Пусть страдали мы по-разному, но понимали суть и глубину страданий друг друга.

Земля в загоне была сплошь покрыта сеном. Ветер поднимал легкие травинки в воздух, и они плавно опускались. Под завывания и свист ветра качалось и билось о край колодца старое ведро. Я доставал из колодца воду, мы смывали грязь и вместе чинили навес и ограду.

Мы разговаривали, вспоминая своих знакомых. Не каких-нибудь случайных, о которых вскоре забываешь, а настоящих — с которыми бок о бок жили и работали в лагере. Лагерь был единственным местом, где наши судьбы пересеклись, о нем мы не могли забыть. Мы вспоминали многих и говорили об их жизни после лагеря. Среди них были те, кого без конца сажали и выпускали; мужья, разводившиеся с женщинами, и женщины, бросавшие мужей; были самоубийцы, были жертвы убийц… Мы болтали и чувствовали, что нам совсем неплохо друг с другом, что наша встреча — какой-никакой, а все же подарок судьбы. О чем-то в прошлом мы жалели, вздыхали, но больше радовались настоящему.

— Так почему вы не остались в Байиньтане, согласились работать здесь? — спросил я Ее. — Вам там не понравилось?

— А, все эти поселки одинаковы. Лишь бы люди были хорошие — это главное.

Отвечая, Она пыталась заправить выбившуюся из-под косынки прядь волос. Даже скосила глаза, как будто это могло Ей помочь. Помочь Ей могло зеркало, но такового здесь просто не имелось. Волосы у Нее были иссиня-черные, блестящие…