Йожеф Лендел - Лицом к лицу

«Восемнадцать часов тридцать минут. Слушайте наше…» Нет, нет и нет! Не буду слушать. Даже дружеских советов не буду слушать. Теперь я беспокоюсь о нем; я хочу о нем беспокоиться, мне нечего больше тебе дать, Андрей [5] Русская форма венгерского имени Эндре. … Гаврилович. Я вижу дурные признаки и не только признаки…

Неужели его могли арестовать? Был здесь этот Вида, тоже венгр, он рассказал, что какого-то их земляка забрали ночью… как его звали?.. не помню. Глаза у Виды были иудины, прямо-таки маслились от похоти. Он спросил, где Лассу и когда вернется. «Он ходит, ищет работу», говорю я. Вида знает, что это неправда. «Вы думаете, что для нас здесь есть работа?» «Возможно, что для Андрея Гавриловича есть». Он весь дрожал от возбуждения, трогал мои волосы. Я притворилась, что ничего не заметила, и вела себя так, словно мы с Андреем уже принадлежим друг другу. Так оно и будет. Я это уже чувствую, хотя пока ничего не случилось, а он, наверное, и сам еще не знает.

Хозяйка храпит. Если подкрасться, можно выключить радио. Но как только станет тихо, она проснется. Она лежит на кровати одетая и храпит…

С Константином Владимировичем тоже так было. Я захотела его, хотя мне было всего шестнадцать, а ему — двадцать семь. Я шла из деревни, несла тетке овощи, увидела, как он выходит из вагона и идет к воротам. Я побежала за ним и упала, разбила себе голову, на волосах было немного крови. Он прижимал носовой платок к моей голове, к моим окровавленным волосам, пока со станции не прибежали сделать перевязку. Моя голова лежала у него на коленях. А потом мы собрали все, что высыпалось из корзинки, и пошли к поезду вместе, и он поехал со мной, а я смотрела, не замарался ли его щегольской офицерский мундир — он был военным инженером. Я хотела его, и он уже хотел встретиться со мной еще раз. И мы гуляли по Петергофу, и когда он сделал то, чего я ждала от него, он очень удивился, ведь я была еще девушкой. Он не мог этого понять. А потом снова все шло так, как хотела я. Тогда я была еще ребенком… Но я больше не бегала купаться голышом с мальчиками и девочками в прозрачном и добром море… Я стала его женой.

Когда я соблазнила его, я была девушкой, и он не мог ничего понять… Я работала машинисткой в Адмиралтействе; спустя две недели он забрал меня оттуда и стал приносить мне работу на дом. С тех пор я только для него перепечатывала данные о заливах и замерах глубины… Тогда, за машинкой, я выучилась правильно писать… В деревенской школе я проучилась всего четыре года. Писала я неважно, зато читала хорошо, и он очень радовался, что я люблю читать. Учение мне давалось легко. И к нам домой приходила учительница английского; по вечерам он заставлял меня повторять все уроки. Слух у меня был хороший, и я говорила с оксфордским акцентом. В Севастополе я уже говорила совсем бегло, и он гордился мной, и был очень влюблен.

Одни наши друзья отправлялись в полярную экспедицию. «Возьмите меня с собой!» Из-за него я бросила работу в Адмиралтействе. Но уговорить меня отказаться от экспедиции ему не удалось. Он просто устроил так, что мне не дали разрешения. «Вы знаете, Елена Андреевна, с женщиной на борту очень трудно, хотя, конечно, вы не уступите любому парню. Но начальство смотрит иначе». Это мне сказал приятель-навигатор. Тогда я в первый раз разозлилась и позволила другим за мной ухаживать. И все-таки он знал, что я никогда не брошу его, что я самая верная и самая любимая, потому что я никого и ничего не боялась.

Не я… он ушел от меня, когда его увели, а я осталась в пустой комнате, осталась сидеть, словно оглушенная, а слез не было. Я смотрела на него в оцепенении, и он понял, что я всегда оставалась верной ему, и останусь верной, и моя верность не знает слез. Когда утром они вернулись за мной, я сидела все так же на краешке кровати, на том же месте, один из них взял меня за локоть. Я старалась не упасть, это было трудно, но я не упала, и второй помог мне надеть шубу прямо на мягкий белый халат, который я накинула, когда они застучали ночью в дверь. А утром, когда они пришли за мной, дверь на лестницу все еще стояла открытой…

Хорошо, что шуба была длинной и прикрывала халат. Когда меня впихнули в общую камеру, я была как деревянная. Женщины посадили меня, и я снова сидела на краю койки. Я не отзывалась ни словом. И не плакала…

«Сознавайся, твой муж был шпионом». Я качала головой — нет… Много, очень много дней прошло, а я все молчала. Один из них ударил меня кулаком по голове. Волосы, как будто, должны смягчать удары, вовсе нет. Но я не заплакала. Ни за что на свете…

На этапе я тоже не плакала. Но тогда я уже говорила, немного — пару слов. Нам хотелось есть, пить. Аннушка была певицей в Москве. Мы пели вместе. Когда какому-нибудь конвоиру вздумывалось попечалиться, он приходил, давал нам немного воды, и мы пели. Я хотела научиться петь. Но тогда я пела не очень часто. Только про себя… а потом уже там, когда кормила телят из бутылки с соской и стелила им солому:

В нашем старом доме на дюнах каждый год был маленький теленочек. Они были мои, я их нянчила… У нас не было дороги, только море, куда уходили и пропадали баркасы наших мужчин. Один теленок… Но там я управлялась с целым стадом. Здесь плохо то, что нет тяжелой работы, от которой ночью спится без снов. Что я могу делать? Набрать воду из колодца и раз в неделю выскрести полы во всем доме. Получается дешевле за квартиру, и хозяйка не ворчит. И так я плачу очень много за этот платяной сундук, на котором сплю. Когда открывают дверь в сени, ужасно холодно. Но мне это не мешает, вот только бы динамик не орал через все перегородки…

Сейчас, наверное, уже семь с чем-то. Хозяйка храпит все громче. Она валяется вот так, не снимая одежды, с пяти часов, когда ее дочка ушла в ночную смену. В десять она проснется, разденется, поворчит, и снова завалится спать. В два часа ночи дочь вернется, тогда она снова откроет глаза, может, даже выдавит из себя несколько слов. С тех пор, как умер ее муж, она спит еще больше, раньше ей мешал спать мужнин кашель… Она рада, что он умер — тихий, худой машинист. Она на него не обращала никакого внимания, даже когда он уже был смертельно болен, все время ругала: «Едва домой пришел, тут же бежишь на свою рыбалку, ясно, что простудился! Дом валится, а тебе хоть бы что, только удочки и крючки! А поймаешь рыбешку с палец — радость какая». Теперь она морочит всем голову по конторам, вымаливает пенсию. Но ей не дают. Возраст еще не подошел, пусть работает, да и дочь зарабатывает… Она нами, жильцами, живет.

«Девятнадцать часов ноль минут. Говорит…»