Александр Сегень - Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

Была ли у маркёра Кутузова другая жизнь, кроме только что описанной? Да, была. Конечно. Зарплату в пансионате «Восторг» ему платили, мягко говоря, скромную, и приходилось посещать другие бильярдные, играть на деньги, обыгрывать богатых грузин, азербайджанцев, партийных работников и просто жуликов и проходимцев всех мастей. Здесь Гектор Иванович был Робин Гудом — он никогда не брал денег с людей, в крупных доходах которых сомневался. Зато с каким наслаждением он сбивал спесь с какого-нибудь Тофика. Реваза или Быр Бырыча, с каким чувством восторжествовавшей справедливости получал с них в честном бою завоеванные червонцы, четвертные или полсотенные. Он превращал грязные деньги в чистые и мог изредка позволить себе развлечение. Но не злоупотреблял своим искусством и лишь пару-тройку раз его побили, да и то без увечий. Случалось и ему проигрывать, без этого не обойтись.

Игры на стороне, для заработка, не удостаивались чести быть занесенными в потаенную книгу, а в своей бильярдной Гектор Иванович играть на деньги брезговал. Он, конечно, знал о высказывании Лемана, защищавшего игру на деньги: «Стоит ли известному игроку тратить время, терпение и силы, чтобы доказать, что он может выиграть партию? Все партии просто так, “на время” обыкновенно ведутся небрежно, спустя рукава, а потому не радуют ни игроков, ни зрителей». Но при всем уважении к гению девятнадцатого века Кутузов не соглашался с Леманом, оставаясь при своем твердом убеждении, что настоящая игра это игра ради игры. Когда в его бильярдной играли на деньги, он воспринимал это как нечто вполне естественное, но сам на своей вотчине ради заработка не сражался.

Вот мы и доиграли свою последнюю партию, пойдем-ка перед сном окунемся и поплаваем. Море сегодня такое тихое. А маркёр закроет за нами дверь, сядет в своей комнате, запишет на счет чемпионов наши результаты и с удовольствием начнет составлять таблицу следующего чемпионата, бросая жребий, кому с кем играть в первом туре — немцу Дюррендорфу с поляком Мазовшанским, аргентинцу Лорреде с египтянином Аль Шухри, новичку американской сборной Холсону с маститым Альмаведой, а нашему Столярову с греком Феодоракисом…

Счастливый был человек маркёр Кутузов.

Любимым завсегдатаем бильярдного зала у Кутузова, конечно же, считался Дмитрий Иванович Харитонов. Этот веселый, полный жизненных соков человек дал жизнь множеству крылатых слов. Они, как ласточки, гнездились во всех углах храма шара и лузы, и каждое в свой черед выпархивало, чтобы пролететь над полем зеленого сукна и весело чирикнуть. Когда кто-нибудь промахивался по обреченному шару, соперник говорил:

— Сталинская амнистия, как сказал бы Дмитрий Иваныч.

Если шар оказывался недостаточно подрезан, то харитоновское словечко было «недорезо». Если, выставив шар, игрок быстро отыгрывал его, то это называлось «реабилитирован по пятьдесят восьмой» или «Никитка реабилитировал». Случалось, кто-то вдруг начинал резво обыгрывать Дмитрия Ивановича, и тогда москвич Харитонов говорил:

— Ничего, мы немца под Москвой остановили, а вас, костромских, и подавно не пустим.

И другие переняли эту поговорку:

— Ничего, мы немчуру к Волге не пустили, а вас, молдаван, и подавно остановим.

Дмитрий Иванович ежегодно приезжал отдохнуть в пансионат «Восторг» и обязательно первым делом шел обняться с Кутузовым:

— Гекторино! Мама мия! Подрос, подрос за год, повзрослел!

Хотя Кутузову было уже под сорок и с годами он почти не менялся. В первый вечер они заигрывались до самого позднего поздна, а среди ночи садились пить коньяк с черной икрой, осетриной, копченой колбаской — недаром Дмитрий Иванович занимал в Министерстве культуры Российской Федерации хороший пост.

Дмитрий Иванович рассказывал, как он ездил в Италию, Бразилию, Египет, Ирак и многие другие интересные страны, Индию, разные там Сингапур-Малайю, Швецию и, конечно, Париж. Но он рассказывал очень попросту, не кичливо. Не очень расхваливал иноземные раи, но и не расквасивался, как его нестерпимо тянуло домой. Рассказывал о тамошних бильярдистах и иногда привозил в подарок Кутузову правила какой-нибудь неизвестной доселе, заморской игры. Это он привез в Россию испанскую пирамиду, макао, мюнхенскую и джо-джо.

На другой день после коньяка Харитонов, уважая принципы маркёра Кутузова, не играл. И в продолжение своего срока проживания приходил играть только в очищенном от алкоголя состоянии — раз шесть-семь, не больше. Но все равно его присутствие ощущалось бильярдистами так, будто он пропадал в бильярдном зале ежедневно с утра до вечера.

Другой знаменитый человек был, разумеется, уже известный нам Зима Григорий Константинович, то есть — Гриша Зима. С ним всегда случались фантастические вещи. Например, он мог пошутить:

— Десятку в правый угол, а свояка дуром в угол ко мне.

И верная десятка не попадала, а дурной свояк, который никоим образом не должен был вкатиться в ближнюю к Зиме угловую лузу, совершал изящнейший рокамболь и с медлительной важностью закатывался именно туда, куда послал его шутливым заказом Гриша.

Однажды таким же образом Зима выколол глаз Виктору Ефимовичу Шлепанному. Не нарочно выколол, но тем не менее.

— Глаз-алмаз, — повторял Виктор Ефимович, кладя шар за шаром в тот роковой для себя вечер. — Глаз-алма-а-аз.

— Ну, ежели ты и этого свояка положишь, — не выдержал Гриша, — я тебе твой алмаз кием выколю!

Тот забил злосчастный шар, а минут через двадцать и впрямь лишился глаза. Дело в том, что ему была свойственна раздражающая соперников манера подолгу высматривать шары, примериваться, прицениваться, передумывать и при этом совершать порывистые движения лицом — влево и вправо. Порой даже казалось, что он не будет бить по шарам, а сейчас сам с разбегу нырнет в лузу и навсегда там исчезнет.

— Подвинься-ка, подвинься-ка! — приказывал он при этом своему сопернику, неделикатно отпихивая его и по пять раз переставляя с места на место. И то на ногу кому наступит, то тупым концом, прицеливаясь, в брюхо проходящему мимо зрителю пнет.

— Подвинься-ка, Гришуня, — молвил он в тот губительный для своего глаза вечер. — Что там, что там за шарик? — И вдруг коброй нырнул вбок так, что Зима не успел убрать свой кий, поставленный на пол тупым концом, а острым торчащий весьма опасно. В следующую секунду бильярдный зал огласили страшные вопли Шлепанного, который, выронив свой кий, стал кататься по дивану, схватясь за лицо…

Нет сил рассказывать, что было дальше, какой вспыхнул скандал, как оправдывался Зима, что он не нарочно, как повезли несчастного Виктора Ефимовича в больницу, сколько вытекло крови… Потом он благородно подтвердил, что вины Гриши нет. После больницы Зима выставил пострадавшему десять бутылок коньяка и каждый год поил его, если они попадали в один сезон. Виктору Ефимовичу отлили стеклянный глаз, и когда он теперь, бывало, совершал обидные промахи, ему говорили: