Александр Сегень - Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Ну просто-таки маски-шоу! — смеялся он, запыхавшись.

На том и расстались. Вскоре станица Хабинская осталась за спиной, а Дмитрий Емельянович дремал, крепко сжимая свой чемоданчик, как единственное, что оставалось у него в этой жизни.

Ему приснилось, что он и впрямь казак, скачет по широкой долине, размахивая шашкой, но и этого мало, он слегка поднатуживается — и вместе с конем отрывается от земли, летит сперва низко, потом все выше и выше, и лихие казаки снизу восторженно ему свистят.

В тревоге проснувшись, он вспомнил, как мама ему в детстве запрещала свистеть в доме: «Я кому сказала, не свисти! Денег не будет. Их и так-то нет, а тут еще ты свистишь!» Выкрутасов всполошенно тыкнулся в чемоданишко, отыскал в нем кожаное портмоне и заглянул в его долларовое чрево. От позорных двух тысяч долларов Гориллыча оставалось пятнадцать стодолларовых, две десятидолларовые бумажки и рублей семьсот нашими. Неслабо он погулял в эти неполные две недели! Куда могла ухнуть такая прорва денег, предназначенных на обзаведение какой-то новой жизнью, трудно было подсчитать. Дмитрий Емельянович горестно несколько раз подряд вздохнул и принялся успокаивать себя тем, что при столь разгульном образе жизни он и вовсе мог лишиться всех денег, имущества, да и собственной шкуры. Можно было даже признать, что эти истраченные четыреста с чем-то баксов — ничтожная плата за его целостность и независимость.

Едва он кое-как успокоил себя, новая тревога внезапно ворвалась в его душу вместе с глупой песнёнкой, доносящейся из радиоприемника, который водитель микроавтобуса зачем-то врубил на сильную громкость. Какая-то Хая, ногами махая, ехиднейше распевала: «Но у тебя СПИД, а значит, ты умрешь. Да, у тебя СПИД, а значит, ты умрешь…» Оторопь пронеслась по всему организму Дмитрия Емельяновича, ослабленному длительным воздействием алкоголя. Не просто оторопь, а холодная острая сосулька копьем пронзала несчастного от темени до кишок. Ему стало невыносимо страшно, словно слова песенки относились именно к нему.

А ведь и впрямь он, который никогда не изменял своей любимой жене Раисе, в течение неполных двух недель успел наизменять ей сторицей, будто дорвавшись до запретного плода, сблизился со столькими женщинами, каждая из которых могла запросто заразить его. И хорошо, если еще чем-нибудь простеньким. А если, не дай бог, сифилисом? А если, еще сокрушительнее, СПИДом?!

Тамара? Запросто! Богема, чорт бы ее побрал! Сегодня с одним, завтра с другим, сплошное кругово иззебренное. Один этот ее хахаль чего стоил. Это раз.

Дальше. Другая дура. Зоя Лотарь на теплоходе «Добрый молодец». Тоже запросто могла наградить его чумой двадцатого века. «Литература как явление онкологическое», — всплыло в памяти Выкрутасова название одной из статей Вздугина. «Венерическое, а не онкологическое!» — мурашками по коже пробежала убийственная мысль. Стало быть, Зоя — это два.

Потом был Волгоград, генерал, прыжок с парашютом, плен, чудесное спасение… Ага, ну и, конечно, моздокское любовное похождение. Как, бишь, тамошнюю Галю звали? Таней, кажется. Да. Таней. Ее тоже нельзя исключать из числа потенциальных спидоносок. Вот тебе и три. Мало?

Три любовных приключения за двенадцать дней! И каждое может обернуться неисправимыми последствиями.

И так ему захотелось трезвости, так захотелось чистоты, а главное — тишины. Но из водительского радиоприемника назойливо и нагло пела нетихая, нечистая и, может, даже нетрезвая Хая: «У тебя СПИД, а значит, ты умрешь!» Ну хоть бы кто-нибудь подошел и выключил. И запел что-нибудь хорошее, типа: «Скакал казак через долину, через кубанские поля, скакал он, всадник одинокий, кольцо блестело на руке…»

Дмитрий Емельянович, вздрогнув, посмотрел на свою правую руку. Обручальное кольцо по-прежнему блестело у него на пальце. Ни одна из его соблазнительниц не обратила на это никакого внимания, не крикнула: «Да ты же женатый!» Вот тебе и темпора, вот тебе и море. И потому Хая продолжает и продолжает петь про СПИД. Ну пусть выключат и споют не казачью, пусть хотя бы «Шумел камыш» споют, только бы не слышать Хаю!

Какое счастье, что в гостинице «Красной» он не соблазнился «ночными бабочками», не то бы терзания теперь были вдвое сильнее.

Да что они там, на радио, рехнулись совсем?! Только кончила петь Хая, как мужским голосом заскулили про то же самое:

Стараясь не слушать. Дмитрий Емельянович мысленно запел: «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка темная была…» И тут его мечта о чистоте, трезвости и тишине, смешавшись с образом шумящего камыша, обрела совершенно четкие очертания в виде тихого, застенчивого города Камышина, в котором лет десять тому назад он влюбился в нежную и тонкую девушку Дину, строгую и неприступную. Она поразила его своей неприступностью настолько, что он тогда всерьез принялся добиваться ее любви. «О лучше бы, о лучше бы был бы простатит, чем этот нехороший, буржуазный СПИД…» — с ироничным надрывом пело радио в микроавтобусе, и Выкрутасову приходилось мысленно заглушать глупую песню своей: «Одна возлюбленная пара всю ночь гуляла до утра…» Точнее, не гуляла, а каталась на лодочке. Политинформатор и его футбольная команда приезжали в Камышин на игру с местным «Текстильщиком». После игры была дружеская встреча. Дина присутствовала там — то ли дочь местного массажиста, то ли еще чья-то дочь. Молоденькая, лет двадцати трех. И неприступная. Он все порывался поцеловать ее в лодочке, а она ни в какую. Сказала, что она девушка и ею будет обладать лишь тот, кто для начала женится на ней. И Выкрутасов тогда, помнится, прозвал ее «Динка-льдинка».

Радио наконец взяло себя в руки и объявило:

— Мы передавали концерт «Рок против СПИДа».

Сидящий неподалеку от Выкрутасова мужчина громко фыркнул:

— Артисты долбаные! «Рок против СПИДа»! Это все равно, что гомосеки против гомиков!

Но Дмитрий Емельянович не поддержал разговора с этим здравомыслящим пассажиром микроавтобуса, потому что, прислонясь к окну, смотрел на бегущие мимо пейзажи Кубани и мечтал о Динке-льдинке. Он думал: «Ах ты, милая моя недотрогушка! Динка моя, льдинка. Динка-камышинка! Может, так и не нашелся тот, кто согласился сперва жениться, а потом нарушить твой девственный покой? Ждешь ли ты меня, Динка-льдинка, Динка-камышинка?»