Оноре Бальзак - Мелкие неприятности супружеской жизни [сборник]

– Кажется, я тебе не нравлюсь?

Возвращенный на землю этим вопросом, вы забрасываете жену похвалами, которые для вас все равно что бесполезная мелочь, затерявшаяся в кошельке.

– Твое платье восхитительно. – Я никогда не видел тебя так прекрасно одетой. – Голубой, розовый, желтый, пунцовый (выбирайте сами) тебе удивительно к лицу. – Какая оригинальная прическа! – На балу все будут от тебя в восторге. – Все увидят, что ты не только самая красивая, но и самая нарядная. – Все дамы умрут от зависти: ведь ни у кого нет такого вкуса, как у тебя. – Красота вещь врожденная; а вот вкусом, как и умом, можно гордиться…

– Неужели? Вы серьезно так думаете, Адольф?

Ваша жена с вами кокетничает. Она пользуется случаем, чтобы выведать ваше отношение к тем или иным ее подругам и невзначай сообщить вам, сколько стоят прекрасные вещи, которые вы похвалили. Чтобы вам понравиться, никаких денег не жалко. Она отсылает кухарку.

– Едем, – говорите вы.

Она отсылает парикмахера и горничную и принимается вертеться перед зеркалом, выставляя напоказ свои прелести.

– Едем, – говорите вы.

– Как вы торопитесь, – отвечает она.

И, жеманясь, красуется перед вами, точно зрелый плод, выставленный в витрине зеленной лавки.

Поскольку вы плотно пообедали, вы целуете ее в лоб, не чувствуя себя в силах скрепить свои мнения подписью. Каролина мрачнеет.

Карета подана. Весь дом смотрит на отъезд хозяйки; она – шедевр, к созданию которого приложил руку каждый, и все восхищаются общим творением.

Ваша жена уезжает, упоенная собой и недовольная вами. Она едет на бал, уверенная в своем триумфе; так драгоценное полотно, выношенное художником и отделанное в мастерской, отправляется на выставку в просторные залы Лувра.

Увы, на балу ваша жена обнаруживает полсотни женщин более красивых, чем она; все они изобрели наряды более или менее оригинальные и притом стоящие безумных денег, и тут с женским шедевром происходит примерно то же, что и с живописным шедевром в Лувре: платье вашей жены бледнеет на фоне другого, очень похожего, но более яркого . На Каролину никто не обращает внимания, она никому не интересна. Когда в одной гостиной собирается шесть десятков хорошеньких женщин, чувства путаются, никто уже не понимает, что такое красота. Ваша жена превращается в нечто совершенно заурядное. Маленькие хитрости вроде ее лучезарной улыбки не производят никакого впечатления; ее затмевают великолепные женщины с высокомерным, дерзким взором. Каролина стушевалась, никто не приглашает ее на танец. Она пытается придать своему лицу довольное выражение, но поскольку она недовольна, окружающие говорят: «Госпожа Адольф сегодня очень плохо выглядит». Женщины с лицемерным сочувствием осведомляются у нее, не захворала ли она и почему не танцует. У них под слоем добродушия и благожелательства скрыто такое множество шпилек, от которого святой может потерять терпение, обезьяна – принять серьезный вид, а демон – закоченеть.

Между тем вы как ни в чем не бывало играете, расхаживаете по залу и не замечаете ни одного из тысячи уколов, которые обрушиваются на самолюбие вашей жены; вы подходите к ней и шепчете на ухо: «Что случилось?»

– Прикажите подать мою карету.

Слово «мою» означает, что ваш брак совершился вполне.

В течение двух первых лет жена говорила о «карете мужа», затем просто о «карете», о « нашей карете», и вот теперь настал черед « моей кареты» [565].

Вам брошен вызов, от вас требуют реванша, вы обязаны отыграться.

Предположим, Адольф, что у вас достанет сил сказать «сию минуту» и скрыться в толпе, но распоряжения о карете не отдавать.

Если у вас есть друг, вы отправляете его танцевать с вашей женой, ибо вы уже вступили на путь поблажек, которые вас погубят: вы уже ощущаете, как полезно иметь друга.

Но в конце концов вы все-таки велите подать карету. Жена ваша усаживается в нее с глухой яростью, она забивается в угол, надвигает на лоб капюшон, кутается в шубку, скрещивает руки на груди, свертывается клубком, как кошка, и не произносит ни слова.

О мужья! помните, что в эту минуту вы еще можете все исправить, все воскресить: для этого потребно лишь одно – неистовая страсть влюбленных, которые весь вечер пожирали друг друга глазами! Да, в ваших силах сделать так, чтобы ваша жена вернулась домой торжествуя; у нее не осталось никого, кроме вас, а у вас остался только один шанс – взять ее прямо в карете. Но не тут-то было! Вы способны только повторить ваш глупый, бессмысленный, бесчувственный вопрос: «Что случилось?»

Муж всегда должен знать, что случилось с его женой, потому что она всегда знает, чего с ней не случилось.

– Случилось то, что мне холодно, – отвечает она.

– Вечер был великолепный.

– Полноте! совсем заурядный. Нынче завели моду приглашать весь Париж в какую-нибудь дыру. Дамы толпились даже на лестнице; для платьев это очень вредно, мое вконец испорчено.

– Зато было весело.

– Конечно, вам, мужчинам, лишь бы сесть за игорный стол. Женой вы интересуетесь, как прошлогодним снегом.

– Я тебя не узнаю; когда мы ехали на бал, ты была такая веселая, такая счастливая, такая нарядная!

– Ах! вы нас никогда не понимаете. Я вам говорила, что хочу уехать, а вы меня бросили, как будто мои слова совсем ничего не стоят. Вы, конечно, человек умный, но бывают минуты, когда я, право, удивляюсь вашему поведению; не знаю, о чем вы думаете…

Дальше – больше; ссора разгорается. Когда, доехав до дома, вы подаете руку жене, вы обнаруживаете, что ехали рядом с ледышкой; она благодарит вас тем же тоном, каким говорила бы со слугой.

Вы не поняли вашу жену ни до бала, ни после; вы за ней не поспеваете, она не всходит, а взлетает по лестнице. Между вами все кончено.

Опала распространяется и на горничную; ей бросают лишь отрывистые да и нет , черствые, точно брюссельские сухари [566], а она глотает их и глядит с укором на вас.

– От хозяина ничего другого ждать не приходится, – ворчит она.

Вы один могли бы переменить расположение духа хозяйки. Хозяйка укладывается спать, ей необходим реванш; вы не поняли ее, теперь она не понимает вас.

Она занимает на своей половине постели позицию самую неприятную и самую враждебную; она закутана в ночную рубашку, в ночную кофту, в ночной чепец так же надежно, как партия часов, которую отправляют в Индию. Она не желает вам ни спокойной, ни доброй ночи, не зовет вас ни другом, ни Адольфом; вы не существуете, вы просто куль с мукой.

Ваша Каролина, которая пять часов назад в этой самой комнате вертелась ужом, соблазняя вас своими прелестями, теперь недвижна, как свинец. Будь вы сам Тропик, оседлавший Экватор, вам не удастся растопить ледник этой крохотной Швейцарии, которая делает вид, что спит, и при необходимости обдаст вас холодом с ног до головы. Можете хоть сотню раз спрашивать у нее, что случилось, Швейцария ответит вам постановлением , точно правящий кантон или Лондонская конференция [567].