Оноре Бальзак - Мелкие неприятности супружеской жизни [сборник]

Прошло восемь лет, и вдруг эта сцена, дотоле нимало меня не трогавшая, всплыла в моей памяти; при свете свечей и сверкании драгоценных камней я ясно различил ее мораль. Женщина ненавидит увещевания; если ее начинают в чем-то убеждать, она не может противиться соблазну и исполняет роль, уготованную ей природой. Для нее уступить чужим доводам – значит оказать милость; логические рассуждения раздражают и убивают ее; воздействовать на нее можно лишь с помощью той силы, к какой так часто прибегает она сама, – я имею в виду чувствительность. Отсюда следует, что опору для своего безраздельного господства муж должен искать не в себе самом, а в своей жене; подобно тому как алмаз можно разрезать только другим алмазом, с женщиной можно справиться, лишь если этого захочет она сама. Подарить серьги так, чтобы тебе их вернули назад, – вот навык, полезный во всех без исключения случаях жизни.

Теперь перейдем ко второму из обещанных наблюдений.

«Кто сумеет распорядиться одним томаном [288], сумеет распорядиться и сотней тысяч», – гласит индийская пословица; что до меня, то я толкую восточную мудрость расширительно и говорю: «Кто умеет управиться с женой, сумеет управлять и целой нацией». В самом деле, между этими двумя отраслями управления есть немало общего. Разве мужья не должны проводить примерно ту же политику, что и короли, которые на наших глазах забавляют народ, чтобы под шумок лишить его свободы; один раз в году швыряют ему подачки, чтобы остальные триста шестьдесят четыре дня держать на голодном пайке [289]; запрещают ему воровать, а сами безжалостно его грабят и при этом говорят: «Лично я на месте народа вел бы себя безупречно»?

Прецедентом , который следовало бы учесть всем мужьям, является политика Англии. Имеющий глаза не может не видеть, что с того момента, как искусство управлябельности [290]в этой стране усовершенствовалось, вигам очень редко удавалось остаться у власти. На смену их недолговечному кабинету всегда очень скоро приходили тори и обосновывались в министерских креслах надолго [291]. Ораторы вигов походят на крыс, которые упорно грызут острыми зубами подгнившую стенку буфета, но в тот самый миг, когда пьянящий запах королевских орехов и сала достигает их ноздрей, кто-то заделывает щель. По отношению к вашему правительству женщина и есть виг. В том положении, в каком мы ее оставили, она, естественно, принимается мечтать о все больших и больших свободах. Взгляните на ее происки сквозь пальцы, позвольте ей растратить силу на то, чтобы пройти половину лестницы, ведущей к вашему трону, а когда она протянет руку за скипетром, как можно более нежно и бережно сбросьте ее на землю, крича при этом: «Браво!» – дабы не отнимать у нее надежду на скорую победу. Эта хитроумная система должна подкреплять все прочие средства нашего арсенала, к которым вам будет угодно прибегнуть для укрощения вашей жены.

Таковы общие принципы, которые обязан чтить всякий муж, не желающий допускать ошибок в управлении своим маленьким королевством.

Теперь, пренебрегши мнением того епископа, который на Маконском соборе остался в меньшинстве [292](и невзирая на Монтескье, который, разгадав, пожалуй, самую сущность конституционного строя, сказал где-то, что в больших собраниях здравые мысли всегда звучат из уст меньшинства [293]), мы примем за данность, что у женщины есть и тело, и душа, и начнем с описания тех способов, какие помогут вам приобрести власть над ее душой. Что ни говори, мысль благороднее, чем плоть, и мы займемся наукой прежде, чем кухней, а образованием – прежде, чем гигиеной.

Давать женщинам образование или нет – вот в чем вопрос. Из всех тех вопросов, какие встали перед нами, этот – единственный, который требует ответа либо сугубо положительного, либо резко отрицательного; середины тут нет. Либо образованность, либо невежество – третьего не дано. Размышляя об этих двух безднах, мы воображаем себе Людовика XVIII, сопоставляющего радости XIII века с несчастьями века нынешнего. Восседая посередине доски, которую он так хорошо умел наклонять собственной тяжестью в нужную сторону, он видит на одном ее конце фанатическое невежество послушника, покорство крепостного крестьянина, сверкающие конские подковы и cеньора, ведущего в бой своих вассалов; кажется, он уже слышит клич: «Франция и Святой Дионисий!» [294], но тут, переведя взгляд, он с улыбкой замечает спесивого фабриканта, гордящегося званием капитана национальной гвардии, биржевого маклера – обладателя элегантной двухместной кареты, скромно одетого пэра Франции, сделавшегося журналистом и отдающего сына в Политехническую школу, видит роскошные ткани, газеты, паровые машины и в довершение всего пьет кофе из чашки севрского фарфора, на дне которой до сих пор красуется увенчанная короной буква «Н» [295].

«Долой цивилизацию! Долой мысль!..» – вот что должно сделаться вашим боевым кличем. Вы приходите к выводу, что, поскольку, как это хорошо поняли испанцы, нацией неучей управлять проще, чем нацией ученых, давать женщинам образование не следует ни под каким видом. Счастлив народ, состоящий из глупцов: он не помышляет о свободе, а потому не знает ни тревог, ни бурь; он живет, как колония полипов; подобно ей, он может поделиться на две или три части, и каждая останется цельной и жизнеспособной нацией, которую сможет повести за собою любой слепец, вооруженный пастырским посохом. В чем источник этого чуда? В невежестве; на нем одном держится деспотизм, расцветающий в потемках и безмолвии. Между тем не только в политике, но и в супружеской жизни счастье есть величина отрицательная. Быть может, привязанность народов к абсолютным монархам даже менее противоестественна, чем верность жены мужу, которого она больше не любит: ведь мы, напомню, исследуем ситуацию, когда любовь вашей жены к вам стоит уже одной ногой за порогом. Значит, вам пора прибегнуть к тем спасительным строгостям, на которых основывает г-н фон Меттерних свою излюбленную политику statu quo: впрочем, мы советуем вам применять эти средства с еще большей тонкостью и обходительностью, чем г-н фон Меттерних [296]; ведь ваша жена хитрее всех немцев вместе взятых и сладострастнее любого итальянца.

Итак, вам следует изо всех сил стараться отдалить тот роковой миг, когда жена попросит у вас книгу. Это нетрудно. Сначала вы будете с величайшим презрением отзываться о синих чулках , а в ответ на расспросы жены объясните, какие насмешки навлекают на себя у наших соседей женщины-педантки [297].

Затем вы приметесь твердить ей, что любезнейшие и остроумнейшие женщины мира живут в Париже, где слабый пол не берет книг в руки;