Оноре Бальзак - Мелкие неприятности супружеской жизни [сборник]

Если в девичестве представительницы прекрасного пола насладятся свободой, тогда, выйдя замуж, они беспрепятственно покорятся римской системе. Посвятив себя исключительно воспитанию детей, что является первейшей из обязанностей матери; ежеминутно, ежечасно созидая и поддерживая семейное счастье, столь восхитительно описанное в четвертой книге «Новой Элоизы», они уподобятся древним римлянкам, сделаются олицетворением Провидения, невидимого, но вездесущего. Тогда-то и придется ужесточить самым решительным образом законы против неверных жен. Законы эти будут грозить изменнице не столько телесными наказаниями и ограничениями ее прав, сколько позором. Некогда во Франции женщин, подозреваемых в колдовстве, возили по городу верхом на осле, и не одной невинной жертве случилось в результате умереть от стыда. На этой женской чувствительности и будет основываться грядущее брачное законодательство. Милетские девушки предпочитали замужеству смерть; сенат постановил таскать обнаженные тела этих самоубийц по городу на рогожке, и невинные девы смирились с жизнью [268].

Итак, женщин и брак станут уважать во Франции лишь после того, как мы внесем коренные изменения в наши нравы. Эта глубокая мысль одушевляет два прекраснейших создания бессмертного гения. «Эмиль» и «Новая Элоиза» суть не что иное, как два красноречивых выступления в пользу этой системы. Голос Руссо будет звучать в веках, ибо он отгадал истинные движители законов и нравов грядущих столетий. Жан-Жак оказал добродетели неоценимую услугу уже тем, что позволил младенцам прильнуть к материнской груди, однако век его был слишком развращен, чтобы усвоить величественные уроки, содержавшиеся в двух названных выше поэмах [269]; справедливость, впрочем, велит добавить, что поэт в них победил философа и что, сохранив в сердце замужней Юлии ростки первой любви, Руссо пленился поэтической ситуацией куда более трогательной, чем та истина, которую он хотел запечатлеть, но куда менее полезной [270].

Правда, если брак во Франции останется гигантским контрактом, который негласно подписывают все мужчины, дабы сообщить больше остроты страстям, больше интереса и таинственности любви, больше пикантности женщинам, если женщина во Франции по-прежнему будет не более чем украшением гостиной, куклой для демонстрации мод, вешалкой для платьев, если она не сделается существом, чьи поступки влияют на политику страны, на преуспеяние и славу отечества, а попечения ничуть не уступают в полезности деяниям мужчин… тогда, признаюсь, вся моя теория, все мои пространные рассуждения окажутся никуда не годны.

Однако довольно выжимать из гущи событий каплю философии, довольно потрафлять эпохе, чья главная страсть – история , обратим наши взоры на нравы современные. Вновь напялим дурацкий колпак, вновь вооружимся той гремушкой, которую Рабле некогда превратил в скипетр, и продолжим наше исследование, стараясь не сообщать шуткам больше серьезности, чем они заслуживают, а вещам серьезным – больше шутливости, чем они в себе содержат.

Допустим, что мужчина очутился в том положении, в какое он попал в первой части нашей книги; по всей вероятности, мысль о том, что жена его принадлежит другому, заставит трепетать его сердце, и он – из самолюбия, эгоизма или корысти – вновь воспылает к ней страстью; в противном случае мы были бы вправе сказать, что он последний негодяй и наказан по заслугам.

Мужу, проходящему столь тягостное испытание, трудно не совершать ошибок: ведь большинство супругов еще хуже владеют искусством управлять женой, чем искусством ее выбирать. Между тем политика, подобающая мужьям, сводится к искреннему приятию и последовательному соблюдению всего трех принципов. Первый заключается в том, чтобы никогда не верить ни единому слову женщины; второй – в том, чтобы всегда искать за буквой ее поступков их дух; третий – в том, чтобы твердо знать: болтливее всего женщина, когда молчит, а деятельнее всего – когда ничего не делает.

Мужчина, вооруженный этими тремя принципами, подобен всаднику, который оседлал норовистую лошадь и должен, если не хочет очутиться на земле, не сводить глаз с ее ушей.

Впрочем, главное – не знание принципов, а способ их применения: в руках невежд любой принцип – все равно что бритва в лапах обезьяны. Первая и самая насущная из ваших обязанностей, которою большинство мужей пренебрегает, – держаться с неизменной скрытностью. Заметив в поведении жены недвусмысленные минотаврические симптомы, мужья, как правило, тотчас выказывают ей оскорбительное недоверие. В их речах и манерах начинает сквозить раздражение, а страх, мерцающий в их душах, словно газовый рожок под стеклянным колпаком, превосходно освещает их лица и объясняет их поступки.

Женщина разгадывает все подозрения, написанные на вашем челе, едва ли не прежде, чем вы сами успеете отдать себе в них отчет; ведь у нее есть перед вами огромное преимущество: она с утра до вечера обдумывает свое поведение и наблюдает за вашим. Она ни за что не простит вам этого бесполезного оскорбления. Выдав себя, вы произнесете приговор своему браку; можете не сомневаться: при первом же удобном случае, хоть назавтра, жена ваша не замедлит перейти в разряд женщин, грешащих непоследовательностью.

Итак, расстановка двух противоборствующих сил требует, чтобы вы выказывали вашей жене то же безграничное доверие, что и прежде. Но не вздумайте усыплять ее бдительность медоточивыми речами: этим вы себя погубите; она вам не поверит, ибо если у вас есть своя политика, то и у нее есть своя. Следовательно, ваш долг – сочетая хитрость с простодушием, незаметно внушить ей то драгоценное чувство покоя, которое позволит ей прядать ушами, а вам – не взнуздывать и не пришпоривать ее без нужды.

Кто, впрочем, дерзнет сравнить лошадь, простодушнейшее из животных, с существом, которое благодаря переменчивости мыслей и тонкости чувств делается порой более осмотрительным, чем сервит фра Паоло, ужаснейший из духовных наставников венецианского Совета десяти [272], более скрытным, чем любой из королей, более ловким, чем Людовик XI, более глубоким, чем Макиавелли, более хитроумным, чем Гоббс, более лукавым, чем Вольтер, и более податливым, чем невеста Мамолена [273], и которое вдобавок ко всему не опасается в целом мире никого, кроме вас?

Следовательно, к скрытности, благодаря которой движители вашего поведения должны сделаться столь же незаметны, что и движители вселенной, вам следует добавить абсолютное самообладание. Хваленая невозмутимость господина де Талейрана должна стать зауряднейшим из ваших достоинств; отменная учтивость и изящество манер, достойные этого дипломата, должны пронизывать все ваши речи. Послушайтесь совета профессора: если вы желаете в конце концов приручить вашу очаровательную андалузку, ни в коем случае не прибегайте к хлысту.