Оноре Бальзак - Мелкие неприятности супружеской жизни [сборник]

Нам снова переменили лошадей. Таинственное светило ночи сияло на поразительно ясном небе; вокруг нас царил сладострастный полумрак. Мы приближались к месту назначения; наше пребывание наедине подходило к концу. Мне предлагали полюбоваться то великолепием пейзажа, то ночным покоем, то дивным безмолвием природы. Естественно, дабы любоваться этими красотами вместе, мы смотрели в одно и то же окошко, касаясь друг друга щеками. Вдруг карету тряхнуло, госпожа де Т*** схватила меня за руку, и по случайности, показавшейся мне весьма удивительной, ибо камень, на который наехало колесо нашего экипажа, был не так уж велик, мне удалось удержать мою спутницу в своих объятиях. Не помню, какие красоты мы хотели разглядеть, но помню точно, что пейзаж, освещенный лучами луны, начал меркнуть в моих глазах, как вдруг прелестная ручка резко оттолкнула меня. «Неужели, – раздалось из противоположного угла кареты после довольно продолжительного молчания, – вы вознамерились убедить меня, что я поступила опрометчиво? Судите сами, в какое затруднительное положение вы меня ставите!» – «Вознамерился… – отвечал я. – Разве можно говорить о намерениях, имея дело с вами? Вы разгадаете любые намерения, прежде чем они успеют родиться; но воздействие неожиданности, стечение обстоятельств – разве все это не извиняет меня?» – «Но вы, судя по всему, рассчитывали на эту неожиданность?» За жарким спором мы не заметили, как въехали во двор замка. Здесь все сияло огнями и предвещало удовольствия, за исключением лица хозяина, который был явно не рад моему появлению. Выказывая, впрочем без большой охоты, предупредительность, подобающую сцене примирения, господин де Т*** вышел навстречу жене. Позже я узнал, что к примирению его толкнули семейные обстоятельства, которыми невозможно было пренебречь. Меня представили, он едва заметно кивнул головой и подал руку супруге. Я двинулся следом за почтенной четой, размышляя о своем прошлом, настоящем и будущем образе действий. Дом был обставлен с отменным вкусом. Заметно было, что хозяин не жалеет денег на сладострастные изображения, призванные пробудить задремавшее естество. Не зная, о чем говорить, я рассыпался в похвалах. Богиня, привыкшая принимать гостей в сем храме, отвечала на мои восторги: «Это все пустяки; вам надобно взглянуть на покои хозяина». – «Сударыня, вот уже пять лет, как я их разорил». – «Ну-ну!» – сказала она. За ужином она принялась потчевать супруга нормандской телятиной. «Сударыня, я вот уже три года не беру в рот ничего мясного». – «Ну-ну!» – вновь сказала она. Трудно даже вообразить сотрапезников, менее подходящих друг другу, чем мы трое. Муж взирал на меня свысока, я отвечал ему дерзостями. Госпожа де Т*** улыбалась мне пленительной улыбкой, господин де Т*** принимал меня как неизбежное зло, госпожа де Т*** обходилась так же с ним самим. Никогда в жизни не довелось мне больше принимать участие в столь странном ужине. Я ожидал, что, встав из-за стола, все мы отправимся спать, но ожидания мои оправдались лишь в отношении господина де Т***. «Я вам весьма признателен, сударыня, – обратился он к супруге, когда все мы перешли в гостиную, – что вы соблаговолили привезти с собою этого господина. Вы совершенно правильно рассудили, что я не гожусь для долгих бдений, и взяли свои меры; посему я удаляюсь». Затем, повернувшись ко мне, он прибавил с глубочайшей иронией: «Надеюсь, сударь, что вы извините меня и вымолите мне прощение у моей супруги». С этими словами он нас покинул. Мои планы?.. В один миг у меня родилось их столько, сколько не рождается за год. Оставшись одни, мы с госпожой де Т*** бросили друг на друга взгляды столь выразительные, что, дабы рассеяться, она предложила мне пройтись. «Недолго, – сказала она, – пока челядь поужинает». Ночь стояла великолепная. Легкая дымка, окутывавшая предметы, казалось, скрывала их лишь для того, чтобы дать более богатую пищу воображению. Сады террасами спускались по склону горы к Сене, извилистое русло которой было усеяно живописными зелеными островами. Разнообразие рельефа создавало множество видов, которые делали здешний пейзаж, и без того восхитительный, в тысячу раз прекраснее. Мы прогуливались по самой длинной из террас, поросшей густолистыми деревьями. Супружеские издевки стерлись из памяти, и мне были сделаны некоторые признания… Признания – вещь заразительная; я не заставил себя просить; с каждой минутой мы касались предметов все более сокровенных и увлекательных. Вначале госпожа де Т*** подала мне руку; затем, сам не знаю как, рука ее переплелась с моей, и я ухитрился приподнять свою спутницу и не давал ей ступить на землю – диспозиция приятная, но в конечном счете утомительная. Мы гуляли уже давно, а сказали друг другу еще так мало. На глаза нам попалась выложенная из дерна скамейка, и, оставаясь все в том же положении, мы опустились на нее и произнесли целое похвальное слово доверительным беседам и их сладостным чарам… «Ах, – сказала моя спутница, – кому, как не нам, наслаждаться взаимным доверием в полной безопасности?.. Я слишком хорошо знаю, как дорожите вы узами, связующими вас с известной мне особой, и уверена, что в вашем обществе мне бояться нечего…» Быть может, она рассчитывала услышать от меня возражения? Я, однако, спорить не стал. Итак, мы убедили друг друга, что нас соединяет самая невинная дружба, и ничто иное. «Однако мне показалось, что давешнее происшествие в карете испугало вас?» – спросил я. «О, меня не так легко испугать!» – «И вы нисколько не обиделись?» – «Что я должна сделать, чтобы вас в этом убедить?» – «Подарить мне поцелуй, которым случай…» – «Охотно, иначе вы из самолюбия вообразите, будто я вас боюсь…» Поцелуй был мне дарован… С поцелуями вечно случается то же, что и с признаниями: за первым последовал второй, за ним третий… они множились, прерывали беседу, заменяли ее; они уже не оставляли времени даже для вздохов… Затем наступила тишина… Мы услышали ее, ибо тишину можно услышать. Не произнеся ни слова, мы поднялись и пошли дальше. «Пора домой, – сказала она, – с реки дует ледяной ветер, нам это ни к чему…» – «Я полагаю, что для нас он не опасен», – отвечал я. «Пожалуй. Не важно, идемте домой». – «Значит, вы хотите вернуться в замок ради меня? Вы, вероятно, хотите защитить меня от гибельных впечатлений, какие подобная прогулка может внушить… мне… одному…» – «Вы очень скромны!.. – рассмеялась она. – И приписываете мне чувства уж слишком тонкие». – «Вы полагаете? Что ж, если так, вернемся; я этого требую». (Неловкие речи, извинительные в устах двух существ, старающихся говорить вовсе не о том, что их волнует.) Итак, она заставила меня повернуть к замку. Я не знаю – или по крайней мере не знал в ту ночь, – тяжело ли далось ей это решение, хорошо ли она его обдумала и разделяла ли ту печаль, какую испытывал от подобной развязки я; как бы там ни было, на обратном пути мы, не сговариваясь, замедляли шаг и возвращались назад безрадостно, недовольные друг другом и самими собой. Мы не знали, на что или на кого пенять. Мы не имели права ни требовать, ни просить чего бы то ни было один у другого. Мы даже не могли облегчить душу упреками. Ссора пришлась бы нам очень кстати. Но из-за чего нам было ссориться?.. Тем временем, молча пытаясь отыскать способ освободиться от столь некстати взятых на себя обязательств, мы приближались к замку. Мы уже собирались переступить его порог, как вдруг госпожа де Т*** сказала: «Я вами недовольна!.. Я открыла вам всю свою душу, а вы ответили мне черной неблагодарностью!.. Вы не сказали ни слова о графине. А ведь говорить о тех, кого любишь, так сладостно!.. Я выслушала бы вас с таким сочувствием!.. Это – наименьшая услуга, какую я могу оказать вам теперь, когда я лишила вас ее общества…» – «Разве я не могу бросить вам тот же упрек?.. – перебил я свою спутницу. – Если бы, вместо того чтобы посвящать меня в подробности странного примирения с мужем, в котором я играю столь диковинную роль, вы рассказали мне о маркизе…» – «Постойте!.. – воскликнула она. – Если вы хоть немного знаете женщин, то должны понимать, что, когда дело идет о признаниях, их ни в коем случае нельзя торопить… Вернемся к вам. Счастливы вы с моей подругой?.. Ах, боюсь, что нет…» – «Отчего же, сударыня, верить вместе с толпой слухам, какие ей угодно распускать?» – «Оставьте притворство. Графиня куда откровеннее вас. Такие женщины, как она, щедро делятся секретами своей любви и именами поклонников, особенно когда имеют дело со скромниками вроде вас, сохраняющими их победы в тайне. Я далека от мысли упрекать графиню в ветрености; однако недотрога может быть не менее тщеславна, чем кокетка… Ну скажите же мне все начистоту, неужели вы совершенно счастливы?..» – «В самом деле, сударыня, становится холодно; вы ведь собирались домой?..» – спросил я с улыбкой. «Вы полагаете?.. Странно. А по-моему, нынче очень тепло». Она снова взяла меня под руку, и мы снова куда-то пошли; я брел рядом с ней не разбирая дороги. Тон, каким она говорила со мной о своем любовнике и моей любовнице, наша поездка сюда, сцены в карете и на садовой скамейке, ночное время, полумрак – все лишало меня покоя. Во мне боролись самолюбие, желание и отрезвляющие доводы разума, а вернее всего, я просто был слишком взволнован, чтобы дать себе отчет в собственных ощущениях. Меж тем спутница моя продолжала говорить со мной о графине; я, охваченный самыми противоречивыми чувствами, молчал, а госпожа де Т*** принимала мое молчание за согласие с ее словами. Наконец кое-какие ее замечания заставили меня опомниться. «Как она тонка! – говорила госпожа де Т***. – Как изысканна! В ее устах коварная издевка выглядит веселой шуткой, неверность кажется плодом рассудительности, уступкой благопристойности; она держится любезно, но принужденно, в ней мало нежности и совсем нет искренности; от природы она любвеобильна, а от ума – недотрога; она резва, осторожна, ловка, легкомысленна, переменчива, как Протей, и мила, как Грация, она увлекает и ускользает. Сколько ролей перепробовала она на моих глазах! Скольких поклонников, говоря между нами, обвела вокруг пальца! Как тешилась над бароном, как морочила маркиза! Она связалась с вами, чтобы раздразнить этих двоих, которые были уже готовы с ней порвать: она слишком долго ими помыкала, и они успели ее раскусить. Но тут она ввела в игру вас, заняла их мысли вами, побудила их к новым выдумкам, привела вас в отчаяние, пожалела, утешила… О! Как счастлива та женщина, что умеет отлично ломать комедию, не вкладывая в представление ни грана подлинного чувства! Впрочем, счастье ли это?..» Последняя фраза, сопровождавшаяся многозначительным вздохом, довершила удар, нанесенный рукою мастера. Я почувствовал, как с глаз моих спадает повязка, но не заметил, что ее место тотчас заняла другая. Любовница моя показалась мне лицемернейшей из женщин, а ее подруга – существом чувствительным. Из моей груди тоже вырвался вздох – мог ли я знать, к чему он приведет?.. Спутница моя, казалось, пожалела о том, что огорчила меня и нарисовала такой портрет соперницы: ведь я мог подумать, будто ею движет зависть… Не помню уж, что я отвечал, ибо я уже мало что понимал из того, что слышал, однако, как бы там ни было, исподволь мы ступили на широкую дорогу чувства и начали наше странствие так издалека, что сделалось решительно невозможно предугадать, когда оно закончится. К счастью, одновременно мы ступили на тропинку, которая вела к притаившемуся на краю террасы садовому павильону – приюту любви. Мне описали его обстановку. Какая жалость, что нельзя войти внутрь: нет ключа! За увлекательной беседой мы и не заметили, как подошли к павильону совсем близко; выяснилось, что он не заперт. Правда, там было темновато, но у полумрака есть своя прелесть. Мы переступили порог, и нас объял трепет… Мы вошли в святилище – быть может, святилище любви? Мы сели на диван; в тишине было слышно, как бьются наши сердца. Последний луч луны унес с собою последние сомнения. Отталкивавшая меня рука ощущала, как бьется мое сердце. От меня ускользали, с тем чтобы прильнуть ко мне с еще большей нежностью. Не произнося ни слова, мы разговаривали на языке мыслей. Нет ничего пленительнее этих безмолвных бесед. Госпожа де Т*** укрывалась в моих объятиях, прятала голову у меня на груди, тяжко вздыхала и успокаивалась от моих ласк; она переходила от печали к радости и требовала любви в плату за все, что любовь только что у нее похитила. Ночное безмолвие нарушал лишь тихий плеск реки, созвучный биению наших сердец. Темнота скрадывала очертания окружавших нас предметов, но прозрачные покровы прекрасной летней ночи не могли скрыть от меня, как прекрасна царица здешних мест. «Ах, – произнесла она небесным голосом, – покинем это опасное место. Оно отнимает силу и стойкость». Она повлекла меня за собой, и мы с сожалением пустились прочь. «Ах, как же счастлива она!» – воскликнула госпожа де Т***. «О ком вы?» – спросил я. «Разве я что-то сказала?» – ужаснулась она. Добравшись до скамьи, выложенной из дерна, мы невольно остановились. «Какое огромное расстояние, – сказала она, – отделяет эту скамью от павильона!» – «Неужели, – отвечал я, – этой скамье суждено вечно приносить мне несчастье? В чем тут дело – в раскаянии или…» Не знаю, какое чудо свершилось в этот миг, но беседа переменила свой ход и сделалась менее серьезной. Дело дошло до дерзновенных насмешек над любовными радостями; меня уверили, что они не имеют ни малейшего отношения к нравственности, сводятся к весьма простым действиям и имеют целью одно лишь наслаждение физическое; что обязательствами (говоря философически) мы связываем себя лишь со светом, и то если приоткрываем ему наши секреты, делаем нескромные признания. «Волею случая, – сказала она, – нам выпало провести вместе ночь поистине сладостную!.. Так вот, если наутро (это лишь мое предположение) некие обстоятельства разлучат нас, счастье наше, неведомое никому в мире, не наложит на нас никаких уз… оно оставит по себе самое большее легкую печаль, в которой нас утешат приятные воспоминания, причем приятные вдвойне оттого, что нам не пришлось томить и мучить друг друга, не пришлось платить дань тиранству обычаев». Такую огромную власть (признаюсь со стыдом!) имеет над нами наша машина [461], что, позабыв о сомнениях, терзавших меня до этой минуты, я по меньшей мере наполовину проникся этими принципами и ощутил в себе сильнейший прилив любви к свободе. «Прекрасная ночь, – говорила меж тем моя спутница, – прекрасный край! Нынче он преисполнился для нас нового очарования. Ах! сохраним в памяти навеки этот павильон… В замке, – добавила она с улыбкой, – есть уголок еще более пленительный, но вам ничего нельзя показывать: вы как ребенок – за все хватаетесь и все ломаете». Движимый любопытством, я посулил ей беспрекословную покорность. Она переменила тему. «Нынешняя ночь, – сказала она, – была бы без изъяна, не кори я себя за разговор о графине. Вас я ни в чем не виню. Новизна соблазнительна. Вы прониклись ко мне расположением – надеюсь, искренним. Но власть привычки сильна, и не в моих силах разрушить ее одним ударом. Кстати, как вам понравился мой супруг?» – «Не слишком любезен – но не мне ожидать от него большего». – «Да, вы правы, он держался неприветливо, ваш приезд его смутил. Пожалуй, наша дружба может ему показаться подозрительной». – «Уже показалась!» – «Признайтесь, однако, что он в своем праве. Поэтому не медлите: иначе он совсем рассердится. Как только сюда съедутся гости, а они съедутся, – добавила она с улыбкой, – уезжайте. Ведь у вас есть основания сохранять осторожность… К тому же вспомните, с каким видом мой супруг давеча с нами распрощался!..» Я не мог не заподозрить, что попал в ловушку; она заметила впечатление, произведенное на меня ее словами, и продолжила: «Будьте уверены, раньше он был куда веселее. Кабинет, о котором он вам говорил, он обставил еще до нашей свадьбы. Этот приют любви напрямую соединен с моими покоями. Увы! Он свидетель того, к каким ухищрениям приходилось прибегать господину де Т*** для укрепления его чувства». – «Как сладостно, – вскричал я, движимый острейшим любопытством, – отмстить там за все обиды, нанесенные вашим прелестям, и вернуть им все, чего их лишили». Речи мои были выслушаны благосклонно; впрочем, с меня взяли обещание быть паинькой. Не стану срывать покров с тех безумств, какие всякий возраст прощает юности ради своих несбывшихся желаний и несчетных воспоминаний. Утром, едва подняв на меня глаза с поволокой, госпожа де Т***, еще более прекрасная, чем всегда, осведомилась: «Ну что, кого вы теперь любите больше, меня или графиню?..» Я хотел ответить, но тут явилась наперсница хозяйки со словами: «Ступайте, ступайте отсюда. Одиннадцать часов, на дворе белый день, в замке уже все встали». Ночные чары рассеялись как сон. Очнулся я в коридорах замка. Как найти дорогу в отведенные мне покои, если я не переступал их порога? Всякий промах был бы нескромностью с моей стороны. Я решил изобразить, будто возвращаюсь с прогулки по парку. Свежесть и прохлада постепенно смирили мое воображение и развеяли колдовские чары. Окружающая природа явилась мне в своем первобытном обличье. Я начал видеть мир в истинном свете, мысли мои перестали путаться и обрели некоторую связность, я наконец вздохнул полной грудью. Одна-единственная забота тревожила меня теперь: я жаждал выяснить, чтó я для той, с кем расстался полчаса назад… Ведь я был уверен, что она вот уже два года как влюблена без памяти в маркиза де В***. Порвала ли она с ним?.. Сделала ли меня его преемником или просто пожелала ему отомстить?.. Какая ночь! Какое приключение! И какая пленительная женщина! Внезапный шум оторвал меня от этой череды мыслей. Я поднял глаза, протер их, не в силах поверить… Передо мной стоял… Угадайте кто? Маркиз! «Быть может, ты не ждал меня здесь так рано?.. – спросил он. – Ну, как все прошло?» – «Так ты знал, что я здесь?..» – изумился я. «О, разумеется. Меня уведомили об этом перед самым вашим отъездом. Ты хорошо сыграл роль? Муж вдоволь поиздевался над тобой? Сильно он на тебя разозлился? Ненавистен ему любовник жены? Когда тебя выставят?.. О, не бойся, я обо всем позаботился, моя карета в твоем распоряжении. Услуга за услугу, друг мой. Можешь рассчитывать на меня, ты меня выручил, теперь очередь за мной…» Последние слова разъяснили мне суть дела, и я наконец понял, в чем заключалась моя роль. «Зачем же ты приехал так рано? – спросил я. – Было бы благоразумнее выждать еще дня два». – «Все продумано; меня привел сюда случай. Считается, что я прибыл из соседнего имения. Но разве госпожа де Т*** не посвятила тебя в нашу тайну? Очень дурно с ее стороны так скрытничать… После всего, что ты для нас сделал!..» – «Нет, любезнейший, она поступила совершенно правильно. А вдруг я хуже сыграл бы свою роль?» – «Но ты славно позабавился? Расскажи мне все по порядку, расскажи не мешкая…» – «Да, кое-что забавное было. Я не знал, что мы ломаем комедию, и хотя госпожа де Т*** дала мне роль…» – «Ты выглядел не лучшим образом!» – «О нет, не беспокойся: для хороших актеров плохих ролей не существует». – «Значит, ты вышел из положения с честью?» – «Вполне». – «А госпожа де Т***?» – «Она восхитительна!..» – «Вообрази только, что мне удалось с нею сладить!.. – воскликнул он торжествующе. – Хотя сначала она помучила меня на славу!.. Но я так переменил ее характер, что нынче это, пожалуй, единственная женщина во всем Париже, в чьей верности можно не сомневаться». – «Ты сумел…» – «Да, я на это мастер. Вся ее ветреность проистекала исключительно из легкомыслия, из чересчур бурного воображения. Этой душе требовался господин. Зато ты и представить не можешь, как предана она мне теперь. Но скажи, ведь правда она прелестна?» – «Не стану спорить». – «Между нами говоря, я знаю за ней один-единственный недостаток. Природа, щедро одарив ее, отказала ей лишь в том божественном пламени, что довершает наши наслаждения: эта женщина рождает любовь, дарует блаженство, но сама не испытывает ровно ничего. Она холодна как мрамор». – «Вынужден поверить тебе на слово, поскольку сам судить не вправе. Но послушай, ты говоришь об этой женщине, точь-в-точь как если бы ты был ее мужем!.. Просто поразительно. Не отужинай я вчера в обществе ее настоящего супруга, я бы, пожалуй… вас перепутал». – «Кстати, как он с тобой обошелся?» – «Как с собакой». – «Понимаю. Ну, пойдем же к госпоже де Т***; она, верно, уже встала». – «Но разве приличия не требуют начать с ее супруга?» – спросил я. «Ты прав. А для начала зайдем к тебе в спальню, я хочу привести себя в порядок. Но скажи, он действительно принял тебя за любовника?» – «Увидишь сам, как он меня встретит; пойдем теперь же к нему». Я не имел ни малейшего желания вести маркиза в свою спальню, тем более что сам не знал, где она находится, но волею случая мы туда все-таки попали. Дверь в одну из комнат была открыта, и я увидел там своего слугу, спящего в кресле. Рядом на столе догорала свеча. Спросонок слуга мой подал маркизу халат. Я чувствовал себя как на иголках, но маркиз был настолько уверен в себе, что лишь посмеялся над камердинером-ротозеем. Мы отправились к господину де Т***. Нетрудно вообразить, какой прием оказал он мне и как учтиво, как радушно встретил маркиза. Он умолял дорогого гостя остаться в замке и даже пожелал отвести его к хозяйке дома в надежде, что уж она-то уговорит маркиза не уезжать. Что до меня, мне остаться не предложили. Ведь я, как известно, человек хрупкого сложения, климат в здешних краях сырой, недолго и до простуды; у меня уже и теперь такой осунувшийся вид, что ясно: пребывание в замке для меня смерти подобно. Маркиз предложил мне воспользоваться его каретой, я согласился. Муж пришел в восторг, мы с маркизом тоже остались довольны. Однако я не мог отказать себе в удовольствии еще раз увидеть госпожу де Т***. Нетерпение мое произвело превосходное действие. Маркиз даже не подозревал, отчего его любовница так заспалась. «Разве это не восхитительно, – сказал он мне, когда мы двинулись следом за господином де Т***, – все идет как по нотам! Наш хозяин – учтивейший человек. Я буду даже рад, если они соединятся с женой; вместе они будут прекрасно вести дом, а кому и украшать этот дом, как не ей!» – «Верно, клянусь честью!» – согласился я. «Как ни забавно все это приключение… – продолжал он с видом заговорщика, – однако – motus [462]! Я заверю госпожу де Т***, что ее тайна в надежных руках». – «На меня, друг мой, она полагается едва ли не больше, чем на тебя: как видишь, она сладко спит». – «О, я вижу, в искусстве усыплять женщину тебе нет равных». – «Не только женщину, любезнейший, но и ее мужа, а при необходимости и ее любовника». Наконец господину де Т*** сообщили, что его супруга изволила проснуться. Мы вступили в ее опочивальню; у каждого была своя роль. «Я боялась, – сказала мне госпожа де Т***, – как бы вы не уехали еще до моего пробуждения, и рада, что вы догадались, как сильно бы это меня опечалило». – «Сударыня, – отвечал я взволнованно, – я пришел проститься». Она поняла, какие чувства движут мною, и встревоженно перевела взгляд с меня на маркиза, однако уверенный и веселый вид любовника успокоил ее. Она украдкой посмеялась над ним вместе со мной, позволив себе ровно столько, сколько требовалось, чтобы утешить меня, не унизив себя самое в моих глазах. «Он отлично сыграл свою роль, – шепнул ей маркиз, указав на меня, – и моя признательность…» – «Оставим это, – отвечала госпожа де Т***, – поверьте, я и сама прекрасно знаю, чем обязана этому господину». Что же до господина де Т***, то он снова принялся насмехаться надо мною в надежде скорее выставить меня из замка; друг мой, дурача его, также вышучивал меня; я отвечал им обоим с не меньшей желчностью, любуясь госпожой де Т***, которая морочила всех нас, нисколько не теряя достоинства. Нескольких мгновений участия в этой комедии достало мне, чтобы понять: пора уезжать. Я откланялся, однако госпожа де Т***, сославшись на необходимость дать мне какое-то поручение, последовала за мной. «Прощайте, сударь. Я обязана вам великим наслаждением, но я отблагодарила вас прекрасной грезой!.. – сказала она, взглянув на меня с невероятным лукавством. – Итак, прощайте. И прощайте навек. Вы сорвали цветок, взросший в уединении, цветок, которого ни один мужчина…» Она замолчала и вложила свою мысль в глубокий вздох, но, тотчас подавив этот приступ чувствительности, добавила с тонкой улыбкой: «Графиня вас любит. Конечно, я похитила у нее несколько порывов вашей страсти, но зато возвращаю вас ей чуть более искушенным. Прощайте, не вздумайте поссорить меня с подругой». Она пожала мне руку и ушла.