Яан Кросс - Раквереский роман. Уход профессора Мартенса [Романы]

Ухмыляясь, он уставился на меня пустыми синими очками. Он говорит, — вообще-то я ничего не слышу, но знаю, что он говорит своим презрительным низким голосом хориста:

— Так чего ради вы суетитесь? Оставьте… на усмотрение истории.

И тут на помощь мне приходит Свидетель. Во всяком случае, я предполагаю, что он придет мне на помощь.

Свидетель выходит из-за спины Водовозова. На самом деле эта фигура нагоняет на меня страх. Я не могу уловить ее серые контуры. Он, этот Свидетель, на какой-то градус фантастичнее, чем вся ситуация. Он отталкивает Водовозова в сторону, прижимает к стене и выдавливает из помещения, просто проталкивает сквозь стену. А я думаю: интересно, падая, сломает ли себе шею этот негодяй Водовозов, как это случилось бы со мной, или останется цел? И решаю: подобные ему люди шею себе не ломают, само собой понятно.

Я стою против Свидетеля. То есть сижу на низком сиденье, наверно это тюремная табуретка, и чувствую, что я весь одеревенел и слился с нею. А если это просто куча глины, то я стал одной с нею глиной. Свидетель стоит передо мной, но его лица я не различаю. То он мне кажется большим, просто огромным, по-деревенски запеленутым в какие-то тряпки младенцем, то громадной личинкой, то человекоподобным облаком. Тут же он начинает вылупляться из пеленок или выступать из облака. Это происходит в одно и то же время и медленно, и очень-очень быстро. Он вытягивает руку. Он что-то держит в руке, что-то смехотворное. Это напильник. Он колет меня напильником под ребро. Там, где сердце. От боли у меня перехватывает дыхание. Так что в одном мире я теряю сознание. И прихожу в себя в другом. Я слышу, как, просыпаясь, кричу:

— Иоханнес…

Я снова вернулся к действительности — во времени и пространстве. Темно-лиловый бархат и светло-коричневое лакированное дерево купе вагона. За окном синее небо в гонимых ветром клочьях облаков и еловая живая изгородь вдоль полотна, в просветах которой просматриваются лоскутья полей и серые дома. На сиденье рядом со мной желтый портфель. Да, я знаю. И эта неожиданная смешная корзина, плетенная из сосновых корней. Правильно. Вспоминаю. Кати, конечно, нет. Это понятно. Но нет и той молодой дамы, которая села на станции Пикксааре. И это понятно. Пока я крайне невежливо, крайне смехотворно дремал, она вышла из купе. Но с поезда она не сошла — ее чемодан здесь. Разумеется, она посмотрела, что старик задремал, насмешливо сморщила губки и ушла… («Зачем мне смотреть, как старый профессор дрыхнет!») Ужас как неловко. А все только потому, что вчера я не смог уснуть без снотворной таблетки, но и с ней лишь на несколько часов прикрыл глаза. Слава богу, что она еще в поезде…

Кондуктор с лицом, похожим на сморщенное кислое яблоко, ковыляет мимо стеклянной двери купе:

— Коспота пассазиры… Väreerte passasiire… Austatud reisijad… Walk — Валк — Valga! Пересадка на Тарту, Таллин, Нарву, Петербург!

На двух ломаных и одном неисковерканном языке — из одного конца вагона в другой.

Первые с западной стороны дома города Валга с их грядками скользят слева за окнами вагона нам навстречу. Я провожу гребенкой по волосам, проверяю, правильно ли сидит галстук, поправляю узел и выхожу в коридор. Там моя спутница и стоит.

Она стоит, слегка наклонившись вперед, оперев локоть на защитную решетку окна. В сущности, она стоит на левой ноге, едва касаясь носком правого ботинка дорожки на полу, и смотрит в окно, не по-дамски прижав кончик носа к стеклу.

Суеверное предчувствие шепнуло мне, что было бы лучше, если бы ее там не было. И в то же время ее присутствие мне странно приятно. Я предчувствую, что лучше бы дать ей уйти. Что у меня нет с ней ничего общего. Что следовало бы найти в петербургском поезде отдельное купе и пытаться… пытаться, все равно, спать или думать. Думать именно о том, как завтра в одиннадцать часов на Балтийском вокзале я возьму Кати за руку, а когда мы сядем в автомобиль, не отпуская ее руки, скажу:

— Кати, дорогая, вчера в поезде, когда мы проезжали мимо одной деревни, мимо деревни Пунапарги, по суть не в этом, я принял решение. Наша жизнь, во всяком случае наша с тобой жизнь — а именно это и важно для нас, — станет после этого решения приятной, легкой, прозрачной. Если мы сумеем его придерживаться…

Вместо того чтобы думать, как я все это скажу завтра Кати, или о том, что неужели я действительно принял такое огромное, такое наивное решение или, может быть, все это только наитие сна, включая и страх, от которого оно должно меня защитить, — вместо этого я с улыбкой подхожу к молодой даме, она замечает меня и, прежде чем я успеваю что-либо произнести, говорит:

— Видите, господин профессор, вот мы и приехали.

Плавно, естественно, будто ничего не произошло, без всякого намека на то, что меня так по-дурацки сморил сон. «Из сочувствия?» — задумываюсь на миг, и все-таки мне странно приятно.

— Да, действительно, доехали, — повторяю я, — и у нас в Валга целый час до прибытия петербургского поезда, — говорю я с пылом, вызывающим у меня самого усмешку (и сам по поводу этого пыла где-то глубоко в нижнем слое мышления пожимая плечами), — целый час. Я предлагаю вам провести этот час в вокзальном ресторане. Здесь вполне приличный ресторан. Тихое, чистое, приличное обслуживание. — Я смотрю со всей силой внушения в ее круглые голубые глаза и на обескураженную улыбку.

Мы движемся по высокой железнодорожной насыпи. Справа и слева заборы, сады, дома, кирка Иоханнеса с ее готической башней, купола церкви Исидора, дальше плоская крыша костела (указом от 17 апреля 1905 года свобода вероисповедания у нас почти разрешена, однако права строить башни в позапрошлом году у католиков еще не было). Я смотрю в ее голубые глаза:

— Милостивая государыня, этот час мы посидим с вами в ресторане и побеседуем. Ибо женщина-магистр, эстонка, к тому же пламенная социалистка, мне до сих пор не встречалась — образованная эстонская дама-социалистка. Это просто пленительно интересно. А когда подойдет петербургский поезд — он же стоит здесь десять минут, так что времени у нас предостаточно, — тогда мы найдем уютное купе в вагоне первого класса: я вас уже слышал, вы исключительная рассказчица. У нас будет сотня интересных тем…

Мне самому смешон мой пыл. Я удивляюсь ему. Даже немного презираю и в то же время наслаждаюсь им…

— Но, господин профессор, я ведь не еду в Петербург…

— Как? Вы же сказали?

— Да, я поеду. Но завтра или послезавтра. Мне нужно здесь, в Валга, кое-что сделать в нашем городском доме.

Ну, я не утверждаю, что сейчас, когда наш узкоколейный поезд начинает замедлять ход и свет в коридоре становится красным, потому что мимо окон плывет бесконечно длинная красно-кирпичная стена здания вокзала, я не говорю, что переживаю сейчас самое глубокое в своей жизни разочарование. Боже мой, нет! Но все же это разочарование, и разочарование прямо-таки непропорционально большое.