Мохсин Хамид - Выход: Запад

Ревность изредка появлялась в их хижине, и пара, ставшая непарой, пререкалась, но чаще всего они предоставляли друг другу больше личного пространства, и так продолжалось какое-то время, и если были и печаль и тревога, то приходило и облегчение, и облегчение было сильнее всего остального.

Все еще оставалась их близость, потому что конец пары — это подобно смерти, и ощущение смерти, временности может напомнить нам о ценности многого — что и произошло с Надией и Саидом — и, хоть они все меньше говорили друг с другом, они обращали друг на друга больше внимания, хотя, конечно, недостаточно больше.

Однажды ночью один из маленьких дронов, наблюдавших за их дистриктом — из части большой стаи — размером не больше колибри, грохнулся на их прозрачный кусок пластика, служивший им и дверью и окном, и Саид поднял недвижный, переливающийся цветами корпус и показал его Надии, а та улыбнулась и предложила похоронить его; они выкопали небольшую яму неподалеку, в холмистой почве, лопаткой, а потом закопали его, утоптав, и Надия спросила Саида, не планировал ли тот помолиться за покинувшее этот свет устройство, и тот засмеялся и ответил, что, может, так и будет.

Иногда им нравилось сидеть снаружи их хижины, на открытом воздухе, где они могли слышать все шумы и звуки нового поселения, звучавшего словно фестиваль — музыка, голоса, мотоцикл и ветер — и трудно было удержаться от вопроса: каким был Марин до этого. Люди говорили — прекрасным, но по-другому, и пустым.

Зима в тот год была смесью осени и весны, иногда — с летними днями. Однажды они сидели, и было так тепло, что им не нужно было одевать свитеров, и они наблюдали за тем, как падающий вниз солнечный свет пробивался под разными углами сквозь пролеты между яркими, набухшими облаками и расцвечивал части Сан Франциско и Оукленда и черные воды залива.

«Что там такое?» спросила Надия, указывая на нечто плоское и геометрической формы.

«Называется Остров Сокровищ», ответил Саид. Она улыбнулась. «Какое интересное название». «Да уж».

«Вон тот, за ним, должен называться Островом Сокровищ. Тот более загадочный».

Саид согласился кивком головы. «А тот мост — Мост Сокровищ».

Кто-то готовил еду на открытом огне на другом склоне холма позади хижин. Они могли видеть тонкий дымок и ощущать запах. Не мяса. Похоже на батат. Или на бананы.

Саид замялся, потом взял руку Надии, ладонью накрыв суставы ее пальцев. Она повернула свои пальцы, прикоснувшись их кончиками к его. Ей показалось, что она почувствовала его пульс. Они просидели так какое-то время.

«Я проголодалась», сказала она.

«И я тоже».

Она едва не поцеловала его в колючую щеку. «Ну, там внизу есть все, что захочешь съесть в этом мире».

Недалеко, южнее, в городе Пало Альто, жила пожилая женщина в одном и том же доме всю свою жизнь. Ее родители привезли ее в этот дом после того, как она родилась, и мать умерла, когда она была подростком, а отец — когда ей стало за двадцать; к ней присоединился ее муж, и двое детей выросли в этом доме, и потом она жила одна после развода, а позже — со вторым мужем, приемным отцом ее детей; и ее дети уехали учиться и не вернулись, а ее второй муж умер два года тому назад, и за все это время дом не менялся, и она никогда не покидала этот дом, путешествовала — да, но не покидала, а мир, похоже, изменился, и она с трудом узнавала город, существующий за пределами ее собственности.

Пожилая женщина стала на бумаге богатой женщиной, и дом начал стоить целое состояние; ее дети надоедали ей просьбами о продаже, говоря, что ей не нужно столько места. А она отвечала им, чтобы они не спешили, и — будет их, когда она умрет, чего осталось недолго ждать, и она сказала им это мягко, чтобы острее звучали ее слова, для того, чтобы напомнить им, как они торопились получить деньги, которые они уже тратили, не имея их еще, чего она никогда не делала, всегда сберегая на черный день, даже когда их было у нее совсем немного.

Одна из ее внучек пошла учиться в университет неподалеку, и этот университет превратился из местного секрета в знаменитый на весь мир буквально на глазах этой пожилой женщины. Эта внучка приезжала навестить ее каждую неделю. Она одна из всех потомков женщины навещала ее, и пожилая женщина обожала ее и иногда разглядывала ее с интересом: ей казалось, что вот так могла выглядеть она сама, если бы родилась в Китае, поскольку у внучки были черты пожилой женщины и, каким-то образом, китайские корни.

К улице, где жила эта женщина, вел небольшой подъем, и, когда она была маленькой девочкой, пожилая женщина толкала свой велосипед вверх, затем садилась на него и скатывалась вниз без педалей, а велосипеды в те времена были громоздкими и тяжелыми для подъема вверх, особенно для тех, кто мал, и такой она была тогда, и твой велосипед тоже был огромным, как и у нее. Ей нравилось увидеть, как далеко она могла укатиться, не останавливаясь, пролетая перекрестки, готовая притормозить, но не совсем уж готовая, потому что тогда было мало автомобильного движения, по крайней мере, так это ей вспоминалось.

У нее всегда жил карп в мшистом пруду позади ее дома, карп, которого внучка называла золотой рыбой, и она все еще помнила имена почти всех на ее улице, и большинство их жило тут долгое время — они были старыми калифорнийцами, из семей калифорнийцев — но со временем все поменялось и менялось очень быстро, и теперь она не знала никого из живущих и не видела смысла, чтобы узнать, потому что люди покупали и продавали дома, как покупаются и продаются ценные бумаги, и каждый год кто-то выезжал, и кто-то въезжал, а теперь все эти открытые двери из всяких мест, и всякие разные люди появлялись вокруг, люди, которые вели себя, как будто они были дома, и даже бездомные, неговорящие по-английски, вели себя по-домашнему, потому что они были молодыми, и, выйдя на улицу, она почувствовала себя, что тоже мигрировала, что все куда-то мигрируют, даже оставаясь в одном и том же доме всю свою жизнь, потому что тут ничего не поделаешь.

Мы все — мигранты во времени.

По всему миру люди исчезали из тех мест, где были раньше, из когда-то плодородных, а ныне засыхающих, долин, из побережных поселков, задыхающихся от приливных волн, из перенаселенных городов и смертельно опасных полей сражений, и исчезали также от других людей, людей, которых когда-то любили, как и Надия исчезала от Саида, а Саид — от Надии.

Надия первой начала обсуждать свой уход из хижины, заявив об этом, вдыхая дым травы, набирая его короткими вдохами, и задержав дым в легких, пока идея ее слов висела в воздухе. Саид ничего не ответил; он просто затянулся сигаретой в свою очередь, выдохнувшись в ее дым. Утром, проснувшись, она увидела его, смотрящего на нее, и он убрал волосы с ее лица, чего не делал уже несколько месяцев, и сказал, что если кто-то и должен покинуть их дом первым, то это должен быть он. Только сказанное им прозвучало, словно он притворялся, а если не притворялся, то — как запутавшийся в своих мыслях и неспособный на честный ответ. Он на самом деле считал, что должен был уйти, что должен был заплатить репарации за его сближение с дочерью пастора. Поэтому не слова воспринял он притворством, а то, как убрал волосы с ее лица, на что, как показалось ему в тот момент, он не имел никакого права. Надия тоже почувствовала и приятность и неловкость от его движения, и она ответила, что — нет, она хотела бы уйти, если кто-то и должен уйти из них, и точно так же почувствовала неискренность ее слов, потому что речь шла не о том — кто из них, а когда, и это когда означало скоро.