Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

Руслан Тимурович остался в восторге от совершившейся глупости. Он уверял, что Боря бы так красиво не прошелся, а уж тем более не смог произнести такую фразу. Раб сидел за рулем машины, он отвез нас в гостиницу, где я принял ванну. Затем мы ездили в Петергоф. Весь день сверкало солнце. Во всем теле у меня было такое состояние, будто с утра я как следует напарился в русской бане. Вернувшись в Питер, мы заехали в гостиницу за вещами, посмотрели программу «600 секунд» и отправились на Московский вокзал. В «Секундах» сюжет о сфинксопоклоннике занял не более трети минуты. Показали, как я вылез из машины, как иду по парапету, как поклоняюсь истукану, как вновь иду по парапету и сажусь обратно в автомобиль. Комментарий был примерно такой: «Восьмое марта — странный праздник. Сегодня мы вновь убедились в этом, когда некий неизвестный человек, в гриме под древнего египтянина и в набедренной повязке из махрового полотенца совершил ритуал языческого поклонения одному из сфинксов, хорошо знакомых любому ленинградцу. К сожалению, разобрать слова, которые он пропел, совершая свой диковатый обряд, не представляется возможным. Не успели мы с вами привыкнуть к всяким там кришнаитам, огнепоклонникам и попросту сатанистам, как на нашу голову свалился представитель еще одной секты — на сей раз секты древних египтян».

Посмеявшись вволю, мы расстались с гостиницей ЦК КПСС, где босс Руслан Тимурович в это время принимал делегацию гостей из Хельсинки.

От той поездки в Питер в душе моей осталось какое-то озорное, веселое и жутковатое воспоминание. Когда я вернулся домой, отец поинтересовался, не видели ли мы случаем в Ленинграде того кретина, который разгуливает в одной набедренной повязке и кланяется истуканам. Значит, в гриме египтянина я не был узнаваем по телевизору, если даже родные мать с отцом меня не опознали.

Потом я снова встретился с Ротиком, мы помирились, а через три недели произошел эпизод с лифчиком.

В первых числах апреля мы с Николкой отправились в Киев ловить Птичку.

Лариса развелась со своим бывшим мужем еще в середине января, а Николка получил развод с Татьяной в самом начале февраля. Тогда же освобожденные от прежних уз гражданского брака Николка и Птичка подали заявление в ЗАГС, за что мы, кстати, выпили, когда ездили к художнику в Истру. Ссора между ними случилась из-за того, что Птичка вслух пожалела мужа, с которым только недавно развелась. Он был психопатом, а когда она увидела его в последний раз при разводе, то он и вовсе производил впечатление душевнобольного человека. Николку ее жалость вывела из себя, и он сказал, зачем, мол, разводилась, но сказал так грубо, что Птичка собрала вещи и укатила в свой Киев. Николка почти целую неделю ждал ее возвращения, внушая себе, что в ссоре виновата Лариса. Не дождавшись и почувствовав страшную тоску, он решил ехать за ней сам. Предварительно он послал ей три телеграммы: «Прости меня и приезжай», «Умоляю, вернись» и «Лариса, любимая, не могу без тебя жить», но ни на одну не получил ответа.

Из Москвы мы выезжали в тот день, когда грянуло первое крупное повышение цен, еще горбачевское, в три с половиной раза, и первые два часа после того, как мы с Николкой встретились на Киевском вокзале и сели в поезд, мой друг возмущался этим подорожанием, словно ехал в Киев не за невестой, а за совершением какой-нибудь финансовой сделки. С другой стороны, его можно было понять — за последние полгода он успел назанимать столько денег у самых разных людей, включая меня, что его не могло не заботить, как отдавать. Если с умножением на три с половиной, то получалась цифра, для Николки не представимая.

— А ведь впереди — свадьба! — сокрушался он. — Как быть, я абсолютно не представляю. Неужели Ардалион мне не одолжит? Ведь я же из Мексики привезу кучу долларов и все долги моментально отдам. Сволочь — Горбачев. Он-то и его клевреты небось уже захапали столько, что хоть в десять раз повышай цены, их это не колыхнет. А народ наш до чего же безропотен! Вон в Англии, только собиралось еще правительство ненамного повысить цены, так по всей стране митинги, манифестации, демонстрации. А у нас, как в том анекдоте: прикажут всему народу приходить завтра на всеобщую казнь через повешение, а народ только спросит, веревки и мыло свои приносить или там выдавать будут.

— Вы к свадьбе-то успели что-нибудь купить?

— Кольца только.

— И то слава Богу.

На другой день мы приехали в Киев. Было хмуро, холодно, капал противный мелкий дождичек. На мой вопрос, какую улицу нам нужно отыскать, Николка ответил:

— Киото, дом пять.

— Какое еще Киото?

— Она мне такой свой адрес оставила.

В душу мою закралось подозрение.

— Послушай, а может, все твои телеграммы, что ты отправлял, в Японию ушли?

— Что ты хочешь сказать?

— А то, что она вполне могла назвать тебе любую другую улицу — Лондонскую, Юных Марсиан, Франкфурт-на-Майнскую, Советско-Кубинскую, Саудо-Аравийскую.

— Я тоже имел такую шальную мыслишку, но потом вспомнил, что Киев и Киото, кажется, города-побратимы.

Неподалеку от вокзала в киоске Союзпечати мы купили карту Киева. Там же можно было купить значок в виде желто-голубого знамени. Проштудировав основательно карту, мы наконец нашли улицу Киото на самой окраине города, за Днепром, в районе, называвшемся Лесной Массив. Теперь нужно было придумать, как заставить Птичку мигом забыть обиду и вернуться в Москву к Николке. Я предлагал нападение в масках, но Николкино предложение было хотя и проще, но надежнее:

— Как ты думаешь, подействует на нее, если я приеду с цветами и шампанским к ее отцу просить руки его дочери?

— А матери у нее уже нет?

— Умерла четыре года назад от инсульта.

— Ну что ж, патриархальность трогательна, и такой поступок может смягчить ее сердце.

Когда мы приехали, вся наша затея с прошением руки дочери рассыпалась. Дверь нам открыл не просто пьяный человек, а давно, много лет пьяный. Лицо у него было злое, под глазами синие мешки. Увидев нас, он заорал:

— Кого вам нужно?

— Лариса Чайкина здесь живет? — растерянно пролепетал Николка.

Добрых полминуты пьяное лицо мучительно что-то соображало, затем, не проронив ни слова, человек захлопнул с громким стуком дверь.