Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

— Так прямо и разбежался. Це мое трофейное оружие, захваченное в неравном бою с разъяренной толпой бывших мужей и отцов. Пусть ищут. Надеюсь, сынок не совсем потерял разум и не станет рассказывать, как он выкрал у папаши пистолет и в каких целях хотел использовать. С каким удовольствием я буду извлекать его из тайника и любоваться им одинокими вечерами, вспоминая несколько изумительных минут на лестничной площадке в доме на улице Киото. Выпьем еще. Какая волшебная водка!

— За тебя, Мамочка! Нет, сегодня ты настоящий Мамонт. Как ты смог, нет, я просто не понимаю, как ты смог подойти к нему и так спокойненько выхватить у него пистолет? Я чуть с ума не сошла в ту минуту, мне казалось, что он непременно в тебя выстрелит и убьет. А потом нас. Ты герой! Герой!

— Буратино, ты герой.

— Однако смотрите, как стара пережитая нами ситуация. И Буратино, и Мюнхгаузен, и, если покопаться, то чего только не найдешь похожего в литературе. Сценка-то истертая. Может быть, потому я и не боялся подойти к бедолаге и отобрать у него огнестрельное оружие. Кстати, где-то был один к одному точно такой же эпизод, не помню, в каком фильме.

— И все-таки, скажи, что ты чувствовал, когда подходил к нему и брал у него пистолет?

— Ничего. Я только думал о том, как бы Николай Фортепьяныч подольше задержался на лестнице. И еще…

Я чуть было не сказал, что еще мне хотелось проверить реальность моего существования в мире. А вдруг, если бы он выстрелил в меня, тут же оказалось бы, что вся моя жизнь — какой-то очередной розыгрыш, устроенный нам на потеху Ардалионом Ивановичем, «Тяга-Икс», из меня вытащат простреленное Менелаем сердце и покажут мне, что оно сделано из папье-маше, а сам я — всего лишь торт со взбитыми сливками, безе и цукатами.

— Что — еще?

— Еще я уже, кажется, начинаю косеть. Какие-то бредовые мысли в голову лезут.

— Интересно, интересно, какие? — задорно спросила Птичка.

— Какие? А вот хотя бы взять да и украсть тебя у Николки и увезти на Северный полюс. Пусть он теперь будет Менелаем, а я — Парисом.

— Лучше не на Северный, — рассмеялась Лариса.

— На Южный?

— Нет, на Нил, на фулюки.

— Но-но! — грозно рыкнул Николка.

— Опять он свое «но-но». Вот как поедем на Нил на троечке с бубенцами, а Николку посадим на козлы, пусть тогда но-нокает сколько влезет, — сверкая глазками, раззадорилась Птичка. — До самых фулюк на троечке!

— Сама ты фулюка. Ну дай, ну дай, ну дай поцелую.

Николка стал приставать к Птичке с поцелуями.

— Не приставай к ней, постылый, — прорычал я.

— Мамочка, убью!

— У меня, между прочим, пистолет.

Музыканты в нарядных украинских костюмах взялись играть на своих электрогитарах, я вырвал Ларису из объятий Николки и стал с ней танцевать. Однако хороша же была «Древнекиевская» — в глазах у меня все счастливо расплывалось, и Лариса в своем пушистом красном свитере была как горячее пламя, пляшущее передо мною, сверкающее зелеными искрами глаз и лучами золотистых волос.

Музыканты спивали какую-то смешную писню:

Нет, надо было срочно ехать в Москву, а не то это плохо бы кончилось. Ну куда мне было отбирать у Николки его невесту? Мыслимое ли дело — у лучшего друга!

Я схватил Ларису за руку, притянул к себе, поцеловал в горячую щечку и повел к нашему столику.

— Все-все-все, одеколончики и птички мои, пора нам на вокзальчик и в Московочку.

— Подожди, я еще поросенка не доел! — возмущенно жуя, развел руками Николка.

— Может, ты еще раз хочешь с кем-нибуль посоревноваться? Было бы нехудо повторить, — предложил я. — Только вон того не бери себе в соперники, — я указал на одного из музыкантов, огромную бочку с усами. — Иначе тебе придется завтра утром в голом виде кланяться Богдану Хмельницкому.

— Ты меня заменишь.

— В Киеве нет сфинксов, а я — сфинксопоклонник.

— Свинопоклонник ты. Ладно, сейчас доем и поедем.

— Между прочим, уже семь часов.

— Мы, конечно, могли бы переночевать у кого-нибудь из моих подруг, — сказала Лариса, — но во-первых, я со всеми перессорилась, а во-вторых, ужасно не терпится поскорее уехать отсюда, из города моих кошмаров. Представляете, мне до сих пор мерещится, что вот-вот они войдут сюда оба. И оба с пистолетами. О, Боже, какой это был кошмар сегодня! Мамочка, миленький, пусть я отдала свое сердце этому обжоре, но моим героем отныне и навеки будешь ты.

Через несколько часов мы уже ехали в поезде. Я раздобыл в одном из соседних купе гитару, и Лариса тихо напевала свои чудесные, чудесные песни.

— На ее месте я бы после всего этого женился на тебе, а не на Николке, — сказал Ардалион Иванович, сидя у меня в гостях в съемной квартире на Семеновской и вертя в руках пистолет.

— Начнем с того, — возразил я, — что на ее месте ты бы не женился, а вышел замуж. Надо лучше знать русского языка. А во-вторых, посуди сам, зачем мне жениться на ней, если она любит Николку, Николка любит ее, а я никого не люблю. Кроме Родины. Но на ней мог жениться только Блок.

— Кто-кто?

— Блок. Поэт такой. У него есть стихи: «О Русь моя! Жена моя!»

— С каких это пор ты тоже стал стишки читать?

— Да это меня все Николаша просвещает. Сам-то я читать не умею.

— Это очень удачно, что «макар». К нему всегда можно достать патроны. А когда у них свадьба?

— Одиннадцатого мая. Еще месяц.

— Говорят, кто в мае женится, тот потом всю жизнь мается.

— Ерунда. По-моему, лучше всего в мае — самое упоительное время года.

— Это верно. Все тридцать три удовольствия. И не жарко, и не холодно, и солнце светит, и грозы, и природа расцветает, и мух еще мало, и майские жуки, и сирень, и черемуха. Хорошее время. Так что же будем с ними делать?

— В каком смысле? — не понял я.

— Ну как в каком? Что, просто так подарим Николку Ларисе, а Ларису — Николке? Да не будь я после этого Ардалион Тетка!

Целый месяц мы с Ардалионом Ивановичем составляли коварный план заговора. К одиннадцатому мая все было тщательно продумано и подготовлено. Ардалион не жалел денег, да и я кое-где внес свою скромную лепту, ведь у меня вышла первая книгу моих карикатур, и я получил некоторую сумму. Когда на презентации книги зашел разговор о свадьбе, которая должна была состояться уже через неделю, Ардалион Иванович с бокалом шампанского, от которого он едва ли отхлебнул и пару глотков за весь вечер, поскольку у него стоял «деловой штиль», сказал мне, кивая в сторону счастливой парочки: