Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

И Федор Мамонин, едва не теряя рассудок от того, что происходит, запер дверь своего гостиничного номера, чтобы насладиться любовным свиданием, которого он никак не мог предвидеть каких-нибудь пять-десять минут назад. Для него, смирившегося со своей бессмысленной и бесполезной жизнью, внезапно раскрылись врата в иной, желанный, но неожиданный мир, полный тревог и счастья. Воскресли вмиг все мечты и желания, он жадно обнял свою Ларису и жадно впился губами в ее губы. Вновь голова его закружилась от запаха ее духов, ноги стали подкашиваться, и он рухнул на широкий квадрат кровати, подминая под себя свою любимую, срывая с нее одежды, осыпая поцелуями шею, грудь, живот, колени. И было у него такое чувство, будто ему позволили наконец сыграть на чудесном музыкальном инструменте, к которому он так долго приглядывался, о котором мечтал, который снился ему во сне. Божество его тайных и страстных желаний открылось ему так внезапно, как может осенять человека лишь божество. И, может быть, именно поэтому, потому что он не ждал такого поворота течения своей жизни, не готовился к нему, волнуясь и не спя ночами, ласки его были столь изысканны и верны, что комната наполнилась взволнованными и нежными женскими стонами. Вдохновение, близкое вдохновению поэта или художника, а еще точнее — скульптора, но вдохновение любовное, охватило его так, что время и пространство прекратили свое существование. И даже бытие в мире человека по имени Ардалион Иванович как бы прекратилось в эти минуты любовного наслаждения. Жизнь всего человечества сосредоточилась в широком и белом квадрате постели, где четырехрукое, четырехногое, двуглавое единое существо стонало, вздыхало, перекатывалось, вскрикивало, совершая мистическое ритуальное действо, именуемое телесной любовью. И оно добилось того, что та его половина, которая принимала в себя вторую половину, дошла до исступления и разрыдалась. Слезы горячими струями потекли на подушку, и Федор ловил их своими поцелуями, как чайки целуют морскую волну, такую же соленую, как слезы. И не было в жизни его доселе такой счастливой и переполненной восторгом минуты. Любовь к Ларисе, которую он так долго и старательно выжигал из своей души, затопила собою все берега, все поля, луга и селения этой запустелой души, и шумные вешние воды ее весело сияли под лучами мартовского солнца.

— Dans le veritable amour c’est l’âme qui envellope le corps, — промолвила Лариса тихим и мягким голосом, как только рыдания и слезы ее иссякли.

— Что ты сказала? — спросил я, целуя ее в мочку уха.

— Такая есть у французов хорошая поговорка.

— Как же она переводится?

— В настоящей любви душа обволакивает тело. Или можно еще по другому перевести — тело обвернуто в душу.

— Что же мы будем делать дальше? — спросил я.

— Как что? Разве ты не ожидаешь приезда своей невесты?

— Лариса, не стыдно ли тебе?

— Да, любимый мой, прости меня. После восторга, который ты мне дал, я еще продолжаю… Прости меня, я глупая и ревнивая дура. Но и ты не должен спрашивать меня, что нам делать. Отныне ты сам все будешь решать, а я только следовать за тобою.

— Ты, кажется, хотела повидать мадьяр?

— Да, точно, ведь я же хотела к мадьярам! Они так здорово умеют танцевать и петь! Я обожаю дюлайскую колбасу, я с ума схожу от жгучих блюд с красным перцем, я могу выпить ведро токайского вина, и еще у них было когда-то такое красное — не то «Медвежья кровь», не то «Бычья кровь». Мне нравится звучание венгерской речи, я хочу выучиться говорить по-мадьярски.

— Говорят, это очень трудно.

— Трудно? Разве может быть что-нибудь трудно, если живешь свободно, как птица?

— Как Птичка.

— Это, кажется, называется симбиоз — Мамонт и Птичка.

— Еще вчера было иное сочетание — Лимон и… Как читается по-французски птичка? Оисетте? Помнишь открытку, которую вы мне прислали из Парижа?

— Не оисетте, а уазетт.

— Похоже на Уасет.

— Уасет? Что-то знакомое. Что это?

— Город в Египте, где Птичка была в симбиозе с Одеколончиком.

— Милый, зачем ты вспоминаешь о них? Прошу тебя, не надо.

— Прости меня, я глупый и ревнивый дурак. Но все же, как мы поступим с нашим коммерческим гением?

— Ты опять задаешь вопросы!

— Тогда…

Я встал, извлек из кармана джинсов визитную карточку Иштвана Мезереша, на которой был от руки написан его телефонный номер здесь, в Ахене, и стал крутить диск.

— Какой ты стройный, — сказала Птичка, любуясь моей фигурой, и меня это укололо — она, сама того не желая, сравнила меня с Ардалионом.

Мезереш сам подошел к телефону, и я сообщил ему по-английски, что согласен ехать на фольклорный фестиваль в Чепешбабу, но не один, а вдвоем со своей возлюбленной. Он поправил меня — не в Чепешбабу, а в Бекешчабу, выразил восторг, но сказал, что для двоих быстро все оформить будет труднее, а впрочем, не беспокойтесь, это не ваши проблемы, пусть у меня болит голова об этом. Я сказал, что срочно уезжаю в Кёльн и что искать меня нужно там в гостинице «Челси» на Юлихерштрассе. Повесив трубку, я залюбовался Ларисой, сладко потягивающейся в белом квадрате постели. Шальная стихотворная строчка, где-то когда-то услышанная мною — я и знать не знал, что помню ее — выплыла из запасников памяти:

— Все ей к лицу, но не меньше она и нагая красива. Лариса! Через пять минут мы должны одетые и причесанные покинуть эту гостиницу.

— Ах как жаль! Этот «Ибис» такой уютный! Я бы хотела побыть здесь с тобою вдвоем несколько деньков.

— Да, но в этом отеле есть Отелло, и в отличие от взятия теплохода «Николай Таралинский» группой фальшивых иранских террористов, убийство Мамонта и Птички может оказаться настоящим.

— А мамонты занесены в Красную книгу?

В последний раз потянувшись, она, наконец, вскочила, быстро приняла душ, оделась, причесалась, поцеловала меня в нос и убежала за своими вещами. Через несколько минут я поднялся к ней на третий этаж. Слава Богу, Ардалион Иванович еще не появился.

Я сел и написал на листке из своего блокнота: «Дорогой Ардалион! Я страшно горюю из-за того, что мне, твоему лучшему другу, приходится причинять тебе боль. Я давно и страстно люблю Ларису и увожу ее от тебя точно так же, как Игорь увел ее у Николки, а ты у Игоря…» Нет, не нужно этого. Я скомкал листок и написал еще короче: «Дорогой Ардалион! Не ищи нас. Мы любим друг друга и уезжаем из Германии в другую европейскую страну. Если можешь, не поминай лихом. Лариса и Федор». Птичка осталась довольна содержанием этого документа. Она уже была готова, и мы поспешили покинуть «Ибис», ставший местом нашего первого любовного свидания. Благополучно добравшись до вокзала, мы купили билеты на ближайший поезд до Кёльна, который отправлялся через двадцать минут. С вокзала я позвонил Херренхофу и попросил его переправить мои работы в Кёльн, в гостиницу «Челси» не позднее послезавтра, оставив себе две-три, какие нравятся. Он горячо поблагодарил и сказал, что завтра же привезет все работы сам.