Стерьо Спассе - Они были не одни

— Нет, всего пять.

— Пять?.. Смотри не обманывай! Один, два, три, четыре, пять! Ну, ладно!

— А скажи по-честному, сколько шиников украл? — как бы в шутку спрашивал Яшар крестьянина.

— Пусть лопнут мои глаза, если я утаил хоть бы единое зернышко! — крестясь, божился хозяин.

— Ха-ха-ха! Чертов плут! — смеялись кьяхи и продолжали подсчет. Отделяли на семена, сколько им вздумается, отсчитывали десятину, как им заблагорассудится, откладывали на арманджилек, сколько им понравится, а то, что оставалось, делили пополам: одна половина бею, другая — крестьянину.

— Разоряете вы нас, чтоб вам света белого не видать! Разбойники вы этакие в сапогах! — слали им вдогонку проклятия крестьяне, со слезами на глазах смотря на то, как у них отнимают хлеб, которым они могли бы накормить своих голодных детей, — отнимают, чтобы заполнить этим хлебом амбары бея.

Особенно люто относились кьяхи к тем крестьянам, кто молотит на волах.

— Эй, ты! Разве можно молотить на волах? Взял бы лучше у пастухов лошадь, — советовали кьяхи.

— Верно, эфенди, но за лошадь с меня пастухи потребуют долю урожая. А дать мне нечего.

— Так заплати деньгами! А то и пшеницей… Они будут довольны и пшеницей.

— Пшеницы у нас и себе не хватает. Откуда же взять ее для пастухов?

Кое-что в этом тревожит кьяхи. Крестьяне, которые молотят на волах, никогда не успевают управиться в течение дня, снопы целую ночь остаются на гумне, и зерно приходится замерять только на следующий день. А за ночь хлеб на гумне, не обмолотый и не очищенный, могут разворовать. Вот почему кьяхи так злы и всячески придираются к тем, кто молотит на волах.

Гьика у себя на гумне впряг вместе с волом осла и удивил этим все село. Виданное ли дело — молотить на осле? Но попробуй докажи Гьике, что так не делают.

— Будто мы не знаем, зачем он это затеял! Чтобы легче воровать у бея добро! — решили кьяхи в первый же день молотьбы.

— Я этого негодяя в бараний рог скручу, заставлю его обе ноги в один опинг сунуть, не будь я Кара Мустафа! — грозился Леший.

Вечером многие крестьяне закончили молотьбу. Шум постепенно стихал. Только с гумна Ндреко, на холме, доносился усталый голос Гьики, понукавшего осла.

— Пошел! Пошел!

Гьика с вилами в руках ни минуты не оставался без дела: отбрасывал в сторону солому, ворошил ее. За ним с веником в руках шла жена и отметала каждое зернышко, которое попадалось ей на глаза. За день они с работой не управились, а ночью молотить нельзя — кьяхи не разрешают.

Гьика решил в эту ночь остаться на гумне караулить свое зерно. Не забрались бы воры! Жена советовала ему задобрить кьяхи кофе, но Гьика со злостью сказал:

— Отравой их надо угостить, этих извергов, а не кофе!

И вот на гумно к Гьике явились оба надсмотрщика и принялись считать шиники, которые Гьика отмерял вместе с пойяком.

— Эй, хорошенько мерь! — время от времени покрикивали кьяхи.

Когда работа была закончена, они принялись считать.

— Как! Всего четыре шиника? — удивился Леший и фыркнул: — Не может этого быть!

— В самом деле что-то маловато! Из сорока снопов, что ты связал, должно было получиться по меньшей мере шесть шиников! — поддержал его Яшар.

— Но вы же сами видите, сколько дал в этом году господь! — возразил им старый Ндреко, и губы его задрожали.

А Гьика добавил:

— На гумне у нас зернышка не осталось. Здесь — все!

— Ты брось! Нас не проведешь! Ну что ж, перемерим! — усмехнулся Кара Мустафа.

Опорожнили наполненные мешки. Принялись сызнова. На этот раз подсчетом занялся сам Леший.

— Один шиник, два, три, четыре, пять, шесть… семь! Значит, ты украл!

Ндреко молчал, только курил да почесывал в затылке. Сперва он еще пытался убедить надсмотрщиков, что снопы осыпались, потому что зерно перезрело. Но разве их убедишь?

— Ты украл! И знать ничего не знаем!

В это время на гумне появился дядя Коровеш. Первое, что он сделал, предложил кьяхи табаку. Дружески их приветствовал, осведомился о здоровье, поговорил об урожае, о том о сем. У кьяхи немного отлегло от сердца, они стали уже подумывать, нельзя ли разживиться у старика и раки.

— Ну, ладно! Из уважения к дяде Коровешу принимаем как есть! — смилостивились они.

— Полтора шиника отложи в сторону — на десятину.

— Нет, с нас приходится шиник с четвертью, — возразил Гьика.

— Не очень-то распоряжайся! Давай столько, сколько говорят, и не меньше, — окрысился на него Леший.

Гьике волей-неволей пришлось смириться.

— Один шиник на семена. Отложи его в сторону.

— Полтора на арманджилек. Отложи и их в сторону. Теперь у нас остаются три шиника; их пополам — полтора для бея, полтора для вас! Точно рассчитано, а?

Гьика стиснул зубы…

— Два дня мы всем семейством жали, два дня молотили, а теперь за все это мне полтора шиника? Это же произвол!

— Он еще спорит! Эй, пойяк, сложи десятину вместе с зерном бея и снеси мешок в амбар, — распорядился Кара Мустафа.

Вскоре кьяхи перешли к Коровешу, а на гумне Ндреко осталось только три шиника зерна — доля самого хозяина и полтора шиника на арманджилек. Полтора шиника — вот все плоды тяжелого труда!

Две курицы подошли к мешку — нельзя ли поживиться каким-нибудь зернышком? — Кш, кш! — вспугнул их маленький сын Гьики. А его мать, просеивавшая сквозь решето пшеницу, с печалью глядела вслед пойяку, уносившему их хлеб. Она тяжело вздохнула и перевела взгляд на сынишку.

Ндреко, собирая в корзинку мякину, заворчал:

— Вот так… Так всю жизнь они высасывают из нас кровь…

Гьика, мрачный и расстроенный, пошел в хлев. Тяжело ему было в этот час даже прикоснуться к оставшейся у них пшенице и снести ее в амбар. Вместо этого, хотя в том и не было большой надобности, он взял скребницу и принялся чистить вола, чтобы хоть немного отвлечься от своих мрачных мыслей. Легко и быстро скользила скребница по шерсти вола. Гьика чистил животное, но думал совсем о другом: о пшенице, о кьяхи, о бее. Слова товарищей из Корчи, слова Али не выходили у него из головы:

«Постарайтесь утаить как можно больше зерна! А бею отдать как можно меньше! Это для вашей же пользы…»

За всю свою жизнь Гьике ни разу не пришла мысль — украсть. Даже маленьким он ни разу не взял с чужого поля ни одного початка кукурузы. Поэтому, когда товарищи посоветовали утаить как можно больше зерна, ему показалось, что его уговаривают стать вором. Украсть? Ни за что! Даже если бы его ребенок умирал с голоду, он и тогда не смог бы украсть для него кусок хлеба.

Так думал Гьика раньше, так думал он всегда. Однако теперь ему кажется, что он лучше видит, острее ощущает всю горечь крестьянской доли:

«Бей вырывает изо рта у бедняка последний кусок хлеба, и это считается честным. Но отними у бея излишки — и тебя назовут вором. Справедливо ли это?» — задавал он себе один и тот же вопрос. Но, прежде чем дать на него окончательный ответ, Гьика прикинул в уме, сколько времени и труда пришлось затратить его семейству, чтобы получить несчастных полтора шиника пшеницы. Четыре дня его жена, сестра и отец очищали поле от камней и колючек. Два дня он вспахивал его. День разрыхлял. Полтора дня выпалывал сорняки. Два дня сеяли. Два дня жали. День вязали снопы. Два дня молотили. Всего они — двое мужчин, две женщины, их собственный вол, вол дяди Коровеша и их осел — проработали пятнадцать с половиной дней! И в летнюю жару и под осенним дождем люди трудились, голодные и разутые. О! Он чуть было не забыл, ведь в этой страде принимал участие и его сынишка, маленький Тирка. Правда, сам он еще не работал, но вместе со взрослыми претерпевал и жару и холод, страдал от голода! Все время торчал около матери, и, если ему нечего было дать поесть, он плакал и набивал рот землей. Той самой землей, что вспахал его отец. И вот наконец наступил день, когда можно было порадоваться: работа, стоившая стольких страданий и обильно орошенная их потом, закончена. И тогда являются высокомерные кьяхи и пойяк и отнимают у него, у его семьи большую часть урожая, словно этот урожай и в самом деле по праву принадлежит им, словно не Гьика с семьей, а они сеяли, жали и орошали его своим потом. Ему же оставляют всего-навсего… полтора шиника за работу, на которую семь тружеников затратили пятнадцать с половиной дней! Нет! Надо было не только спрятать от этих гадов пшеницу, как советовали корчинские товарищи, но и разграбить их собственные амбары, а их самих запрячь, как волов, чтобы, работая в поле, они на собственной шкуре испытали, во что обходится крестьянину полтора шиника пшеницы!