Стерьо Спассе - Они были не одни

Как раньше думал и говорил Гьика? «Нам, крестьянам, на роду написано прожить и умереть раздетыми, разутыми, голодными. Таков наш удел!» А сегодня Гьика уже не мирится с этой горькой, как полынь, долей. Он понял, что такое гнет богачей, понял, что с ним можно и нужно бороться.

Хижина дяди Ндреко находилась на холме Бели, откуда открывался вид на все село. Перед Али тянулись нищие лачуги, почти сплошь крытые соломой. Редко-редко мелькала черепичная крыша, и казалось, что эти лачуги готовы уйти в землю, превратиться в могилы, настоящие могилы! А крестьяне, которых он встретил по пути к Гьике, были еле прикрыты жалкими лохмотьями и выглядели изможденными. Они походили на живые скелеты, возвращавшиеся вечером в свои могилы.

— Вот до чего дошла Албания! Могилы и скелеты! — прошептал Али, принимая чашку кофе, которую принесла ему Рина.

А Гьика продолжал говорить, словно торопился высказать все, что угнетало его:

— Бей и его псы — кьяхи высасывают из нас все соки. Хлеб забрали почти целиком. И масло, и яйца, и кур… А потом надо еще день и ночь угощать кьяхи… Нам только остается помирать с голоду. Вот клянусь тебе моим сыном, мы с пасхи не ели белого хлеба, а вчера я должен был его доставить для кьяхи, потому что моя очередь их кормить. Мой ребенок яиц и не пробовал, а для них я должен найти.

Гьика закурил.

— Али, милый, выпей! Там еще немного осталось. Я знаю, ты не пьешь, но сейчас ты устал и раки тебе пойдет на пользу. Какой ты молодец, что пришел! — еще раз повторил Гьика и продолжал свой рассказ: — Я уже разговаривал со многими крестьянами, с каждым в отдельности. Мы должны утаить как можно больше зерна. Но и с этим пока ничего не получается. Признаюсь тебе откровенно, я и сам на это неспособен. Поверишь ли, друг Али, но всеми нами владеет страх! Где нам браться за такое дело? Если нас поймает Кара Мустафа, что с нами будет? Не видать нам ни зернышка пшеницы, и землю у нас отнимут, и самих нас выбросят на улицу! Каждый день кьяхи рыщут от гумна к гумну, от дома к дому, нагло покручивают усы, ругают нас на чем свет стоит и грозятся… а мы все — стыдно признаться, Али, — мы только покорно склоняем перед ними головы, на все соглашаемся и еще оказываем им знаки почтения. До чего мы низко пали!

Али внимательно слушал Гьику, время от времени покачивал головой и глухо, прерывисто кашлял. Несмотря на то, что молодой крестьянин не сообщал ничего утешительного, Али радовался, что он видит перед собой нового Гьику, который не только сетует на свою долю, но уже помышляет о том, как ее изменить.

Было уже поздно, когда они, закончив беседу, вошли в дом.

На следующее утро Али встал очень рано вместе со всеми. Накинул на себя бурку Гьики и вышел во двор. Он был очень тронут приемом, оказанным ему не только самим Гьикой, но и всей его семьей. Даже маленький Тирка накануне ни за что не хотел слезть с его колен, так и заснул.

Из труб крестьянских лачуг шел дым, поднимался кверху и потом стлался внизу, обволакивая башню бея. Крестьянки принимались за работу: одни доили коров, другие с веревками за поясом отправлялись в лес за хворостом. На гумнах расстилали последние снопы. Плакали дети. Громко взывал пастух:

— Эй! Выгоняйте коров! Эй, коро-о-ов!

На берегу озера толпились пришедшие на водопой коровы, волы, козы и лошади.

К Али подошел дядя Коровеш.

— Я прослышал, ты пожаловал к нам покупать скот. Зайдем ко мне, у меня кое-что найдется для продажи… Ну, как в Корче? И как у вас на севере? Мне сказали, что ты гег, не так ли? — начал разговор Коровеш и предложил гостю закурить.

Али отказался:

— Спасибо, не курю.

— Чудной народ вы, горожане, табак не курите, раки не пьете. На кой черт вам тогда деньги? Дорогу ими мостить, что ли?

Старик рассмеялся, улыбнулся и Али.

Пока они разговаривали, к ним один за другим подошли дядя Эфтим, Зарче, Калеш, Барули, Шоро и Зизел. У каждого нашлось для продажи несколько голов скота. Подошел и Петри, чтобы поздороваться с другом Гьики. Посмотреть на гега пришел и Ндони, сын Коровеша. Все расселись вокруг Али и, покуривая, беседовали о всякой всячине: об урожае, о мельницах, до которых так далеко добираться, о скоте, которым они не могли похвалиться, и о многом другом. Однако мало-помалу разговором овладел Али и стал слышен только его негромкий голос.

— И у нас на севере творится то же, что у вас: крестьянство страдает, и страдает жестоко. Закупая скот, я был во многих селах. Поверьте, у наших горцев нет даже рогожи, на чем спать. На ночлегах мне стелили листья папоротника, а под голову вместо подушки клали полено. Все ходят в лохмотьях… Скот? Какой там скот! У каждого семейства не больше двух-трех коз, вот и весь скот! А сколько народу умирает от болезней, от эпидемий, от сифилиса? У всех на теле парша. Вот что приходится терпеть жителям наших гор! Вот до чего они дошли! Там, на севере, есть такие же крепкие башни, как и у вас, и в них тоже живут беи. Наши байрактары [22] Байрактар — первоначально вождь племени или рода на севере Албании, в описываемое в романе время — богатый помещик. — то же самое, что ваши беи. Они бездельничают, едят, пьют, грабят, немилосердно угнетают горцев-крестьян. А наши крестьяне точь-в-точь, как вы: стонут под их гнетом, и ничего больше.

Все слушали этого гега, разинув рты. Уж очень складно он говорил. В его высоком, покрытом морщинами лбе, в его худом, изможденном лице с ввалившимися щеками, в тонких губах и проникновенном взоре была какая-то поистине колдовская сила! Взгляд ласковый и скорбный, мягкий голос — все это нравилось крестьянам. Слушая его, они даже забыли, зачем пришли. Слушали молча, редко-редко кто тихо кашлянет.

А он продолжал:

— Если бы вы только посмотрели, как эти надменные байрактары в конце каждого месяца являются в Тирану в расшитых серебром фесках, с револьверами за поясом! Едут они на своих дородных конях, и земля дрожит под ними. А что они делают в столице? Первым долгом отправляются в казначейство и выходят оттуда с мешками полными золота.

— Но кто же им платит? — спросил Барули, самый простодушный из слушателей.

— Кто? Да хотя бы ты, дядя Коровеш, другой, третий бедняк. Кто же еще?

— Это я-то плачу им деньги? Да я скорей дубинкой их огрею, чем дам хоть медяк! Да я и в Тиране сроду не был, и знакомых у меня там нет! — ответил Барули, поняв собеседника слишком буквально.

В разговор вмешался Гьика:

— Эх, дядя Барули! Посмотри на нашего бея, на наших кьяхи! Разве не мы их содержим? Где пшеница дяди Шоро, который вот сидит здесь да почесывает затылок, потому что ему нечего везти на мельницу? Кто отнял у него пшеницу, если не бей?

— Их власть, — процедил сквозь зубы Барули.

Али закусил губу.

— Верно, нынче их власть, — после короткого молчания заговорил он. — Ваши беи, и наши байрактары, и все прочие — министры и депутаты в Тиране, префекты в провинции — крепко держат власть в своих руках! Пока их время и их власть. Ты платишь налог за несколько своих шелудивых коз, платишь земельный налог за клочок земли, на котором стоит твоя хибарка. С утра до ночи, как раб, ты трудишься в поле, и все же, когда урожай уже снят, тебе нечего везти на мельницу! И не забудь при этом, что жатва только что закончилась. А тем временем бей сидит, скрестив по-турецки ноги, наслаждается жизнью: у него-то есть что послать на мельницу и есть на что кутить в ресторане и жить во дворце! Ведь на то у него и власть.