Стерьо Спассе - Они были не одни

Сефедин-бей, пытаясь спасти положение, стал орать еще громче, но его заглушили крики толпы:

— Хлеба! Хлеба!

— Вперед, товарищи!

Тут Сефедин-бей совсем растерялся и в страхе бежал под защиту жандармов, отряд которых, предводительствуемый сержантом, в эту минуту подошел к постоялому двору. При виде жандармов крестьяне рассеялись.

Над толпой, подхваченный десятками рук, появился рабочий.

Он подал знак, чтобы прекратился шум, и заговорил:

— Товарищи!

Слово «товарищи» он произнес громко, восторженно, и толпа сразу замолкла. А оратор, чье лицо нельзя было разглядеть под козырьком низко сдвинутой на лоб фуражки, повторив это волнующее слово, продолжал:

— Наших товарищей, которые требовали хлеба, окружили жандармы. Соединимся же с ними и будем требовать хлеба для себя, для наших семей, жен, матерей, сестер наших! Но прислужники беев преградили нам путь. Так проложим же грудью дорогу и покажем насильникам, что правда на нашей стороне, что мы не смиримся, не будем умирать голодной смертью, когда амбары беев полны зерном! Хлеба! Хлеба! Вперед, товарищи! Ура, вперед! — И он прыгнул в толпу.

— Вперед! Ура! — как эхо, откликнулись сотни голосов, и волна демонстрантов устремилась вперед.

Гьику, который стоял рядом с оратором, воодушевила эта короткая, простая и справедливая речь. И не только Гьика, каждый участник демонстрации с еще большей уверенностью в победе был готов к жертвам, к борьбе! С криком «ура!» Гьика бросился вперед и очутился в первом ряду демонстрантов, рядом с товарищами, несшими знамя союза. Прямо перед ними стояла цепь жандармов в шлемах, с ружьями наперевес. За ними виднелись еще ряды жандармов в полной боевой готовности. Весь квартал, где находились здания профессиональных союзов, был оцеплен жандармскими частями.

Подошедшие сюда демонстранты двинулись на жандармов, чтобы высвободить из кольца товарищей. Жандармы, не ожидавшие такого натиска, все же не решились стрелять и пытались рассеять демонстрантов, не применяя оружия, но когда увидели, что это им не удастся, запросили начальство, как им поступить.

Местные власти созвали экстренное совещание, на котором обсудили вопрос о том, как быть с этими корчинскими разбойниками, устроившими такую невиданную демонстрацию. И сразу же приняли решение: рассеять демонстрантов, не останавливаясь перед применением оружия.

Именно в ту самую минуту, когда рабочий-швейник призывал товарищей к борьбе, из здания префектуры вышел начальник жандармерии, господин Юрка. В руке у него был револьвер, на голове — стальной шлем. Он приказал своим подчиненным приступить к решительным действиям.

Едва Гьика, Зенел и двое рабочих, несших знамя, приблизились к цепи жандармов, как те бросились на демонстрантов и стали избивать их прикладами. Завязалась драка, в которой каждый бил кого попало. Сомкнутая до тех пор стена демонстрантов дала брешь. Озверевшие жандармы начали стрелять из ружей и револьверов и бросились на беззащитную толпу. Те, что шли им на выручку, увидев, как зверствуют жандармы, сами перешли в нападение; кулаки, камни, дубинки — все было пущено в ход.

Жандармы окружили рабочих, несших знамя. Знаменосцы упорно обороняли его: они готовы были пожертвовать жизнью, но не допустить, чтобы знамя — символ дружбы рабочих и их грядущего освобождения — досталось жандармам. Эти рабочие читали повесть Максима Горького «Мать»; они хорошо помнили, как там описана первомайская демонстрация русских рабочих. И теперь здесь — такое же столкновение, такая же схватка, такая же борьба. И каждый из них в эту минуту чувствовал себя Павлом Власовым.

Наконец жандармам, которые получили подкрепление, удалось овладеть знаменем. Одного из знаменосцев они сбили с ног, но как только Гьика и Зенел увидели, что знамя в руках жандармов, они бросились на выручку, и оно оказалось в их крепких руках. Жандармы пытались вырвать его, но Гьика и Зенел не выпускали знамени. Один из жандармов, с усами до ушей, с мордой бешеной собаки, взял штык на изготовку, намереваясь вонзить его в рабочего, который мужественно оборонял знамя и теперь пытался подняться на ноги. Но Гьика мгновенно заслонил рукой лицо рабочего, и штык жандарма со всего размаху вонзился в его ладонь. Гьика ощутил ужасную боль, но не выпустил древка. Зенел тоже крепко, обеими руками, держал знамя.

Как дальше развертывались события и какую форму приняла борьба демонстрантов с жандармами, Гьика уже не видел: он услышал, как несколько голосов прошептали ему: «Беги, беги скорей!» И, не выбирая направления, бросился бежать, так как заметил, что небольшая группа, оборонявшая знамя, вдруг рассеялась. Гьика бежал опрометью, сворачивая с одной улицы на другую. Наконец на четвертой улице какая-то девушка, бежавшая сзади в нескольких шагах от него, предложила укрыться у нее в доме. Он так и сделал.

Всюду в городе царила паника. Люди разбегались в разные стороны. Жандармы били прикладами всех, кто только попадал им под руку.

У дверей церкви святого Георгия какая-то старуха от испуга застыла на месте и только крестилась. К ней подбежал жандармский сержант и принялся осыпать ее ругательствами. Она что-то пробормотала ему в ответ и снова принялась креститься. Тогда сержант со всего размаху ударил ее кулаком по голове и сбил с ног. Старуха скатилась по ступенькам церковной паперти и осталась лежать посреди улицы.

Из дома против церкви с отчаянными криками выбежала пожилая женщина:

— Сыночек, сыночек мой! Где ты? О, я несчастная!

Жандарм преградил ей путь и не пустил дальше. Она метнулась к префектуре. Но жандарм изо всех сил толкнул ее, и она ударилась о стену.

— А-а-а! — прозвучал отчаянный вопль. Двое полицейских агентов поспешно подхватили ее и поволокли.

На углу жандармы били прикладами трех стариков, которые не успели убежать.

Куда ни взгляни, всюду можно было видеть ужасающие сцены. Корча стала напоминать город, захваченный свирепыми завоевателями. Вскоре улицы совершенно опустели, на них остались лишь жандармы в стальных шлемах и с ружьями в руках. Офицеры с револьверами наготове, высматривая добычу, сновали взад и вперед. С десяток жандармов, окровавленных, раненных кто в руку, кто в ногу, брели в ближайшую аптеку.

Из жандармского управления под конвоем вывели около двадцати человек, связанных по двое, и отправили в городскую тюрьму. Это были рабочие, арестованные во время демонстрации.

После полудня, когда город казался вымершим и только на рынке под угрозами жандармов понемногу начали открываться лавки, со стороны бульвара святого Георгия показалась толпа студентов лицея. Они шли сомкнутым строем и громко пели: