Стерьо Спассе - Они были не одни

И вот город, на короткое время устрашенный кровавой расправой, снова стал героическим. Из каждой улицы, из каждого переулка начали выходить рабочие, их жены, сестры, невесты, дети и присоединялись к демонстрации студентов. Теперь во главе толпы, которая грозной волной катилась к зданию префектуры, оказались и женщины.

К студентам присоединялись крестьяне, и все они направлялись к префектуре.

И перед самым зданием префектуры прозвучала революционная песнь:

Как объяснить, что все пели эту песню с таким воодушевлением? Студенты вдохнули в нее свой молодой пыл, нашли в ней идеал, о котором мечтали. Сердца рабочих были преисполнены гордости, потому что все население Корчи — и христиане и мусульмане — приняло участие в их мужественном почине. А старикам эта песнь напомнила о годах чужеземного ига и острее заставила почувствовать бедствия народа. Пели все — и студенты и рабочие; старухи отирали слезы, старики в такт песне размахивали шапками.

— Мы требуем освобождения наших товарищей! Свободу арестованным демонстрантам! — звучали лозунги из сотен уст.

— Хлеба! Хлеба! Хлеба! — требовали демонстранты.

И снова звучали слова песни:

И вдохновенно повторялся припев:

— Свобода! Свобода! Товарищи! Товарищи! — раздавалось со всех сторон, словно это грохотали вспененные валы бушующего моря…

А в это время префект, господин Люмемази, дрожал как осиновый лист. У него не хватило духу показаться на глаза этой гневной толпе. Он лишь отважился подойти к окну своего кабинета, приподнять край опущенной шторы и украдкой бросить взгляд на улицу. Но тут же быстро опустил штору и, смертельно побледнев, будто его ужалила змея, бросился в кресло. Вид толпы, все это пение, все эти грозные выкрики привели его в ужас. Он снова схватился за телефонную трубку и в двадцатый раз за каких-нибудь полчаса вызвал к себе начальника жандармерии, господина Юрку. Несмотря на его призывы, господин Юрка все еще не являлся. А префект даже не успел еще и пообедать. После разгона утренней демонстрации он заперся у себя в кабинете и принялся составлять план доклада министру внутренних дел относительно событий этого утра; в докладе надо было и себя и своих приближенных выставить в наиболее выгодном свете, а все население Корчи представить как опасных бунтовщиков.

За составлением этого доклада его и застала весть о новой демонстрации.

Начальник жандармерии господин Юрка — коренастый, остролицый, с кошачьими глазами — только что успел вернуться домой и собирался было отдохнуть от пережитых волнений, как зазвонил телефон. Ничего не поделаешь, пришлось сразу же направиться к префекту. Но, поскольку начальник жандармерии боялся идти мимо толпы, он отправился обходными путем, по пустынным уличкам, и поэтому задержался. Пробираясь вдоль стен, он через боковую калитку проник во двор префектуры и в подавленном настроении, красный от досады и возбуждения, вошел в кабинет префекта.

Господин Люмемази в эту минуту сидел на диване, скрестив по-турецки ноги и сложив на груди руки; он печально покачивал головой, и лицо его при этом напоминало лик египетской мумии.

— Что же я теперь сообщу в Тирану? — растерянно пролепетал он.

Начальник жандармерии молчал.

— Вы только выгляните в окно, посмотрите, что там делается! — пробормотал префект.

Господин Юрка подошел к окну и, словно это было чрезвычайно опасно, приподнял штору.

— Вот они! Хорошенько бы по ним из пулеметов! — угрожающе прошипел он, опуская штору.

— Из пулеметов! — как эхо, откликнулся господин Люмемази. Он и сам не мог отдать себе отчета, испугало ли его это слово или возбудило в нем надежду.

А начальник жандармерии между тем решительным тоном продолжал:

— Господин префект! Надо немедленно отдать приказ о разгоне демонстрации любыми средствами, не останавливаясь перед применением оружия. — Он немного подумал, и его вдруг осенила счастливая мысль: — А лучше всего применить пожарный брандспойт, тогда демонстрация рассеется сама собой.

Префект одобрительно кивнул головой, и начальник жандармерии, не дожидаясь дальнейших распоряжений, взялся за телефон и приказал своему заместителю двинуть против демонстрантов вооруженных жандармов, вызвать пожарную команду и, если понадобится, открыть стрельбу.

Со стороны бульвара к префектуре подходили все новые колонны демонстрантов. Положение представителей власти становилось все более затруднительным.

— Что же я теперь сообщу в Тирану?.. — еще раз вздохнул господин Люмемази, забившись в угол дивана.

А с улицы в тысячный раз звучали крики:

— Требуем освобождения арестованных!

— Хлеба! Хлеба!

— Долой! Долой!

И эти крики перекрывались пением революционной песни, которая звучала, как гимн людей, решивших порвать цепи рабства, жаждущих свободы.

В это время жандармы, окружавшие демонстрантов, получили подкрепление и перешли в наступление. Они врезались в толпу и принялись разгонять ее дубинками и прикладами. Но толпа сомкнулась еще плотней, крики не смолкали, пение продолжалось.

На улице появилась городская пожарная машина и вплотную подъехала к демонстрантам. Пожарные принялись поливать из брандспойта толпу. Демонстранты расступились, машина, охраняемая пятью жандармами, въехала в самую гущу толпы и остановилась перед зданием префектуры. Но едва шофер затормозил, как несколько студентов и молодых рабочих набросились на жандармов. Одного схватили за мундир, другого — за ногу, и в одно мгновение пятеро жандармов очутились на земле, а на их месте на подножках машины оказались демонстранты, и оттуда зазвучал боевой призыв:

И толпа откликнулась на него словами революционной песни:

Несколько рабочих взобрались на пожарную машину и овладели брандспойтом. Тогда начальник отряда жандармов отдал приказ:

— Огонь!

И снова, как утром, закипел ожесточенный бой. На удары дубинок демонстранты отвечали дубинками, на удары кулаков — кулаками. Женщины и дети в страхе скрывались в боковых уличках. Жандармы преследовали их, колотили прикладами. Над головами демонстрантов засвистели пули…

И снова Корча приняла вид города, захваченного свирепым врагом. На каждом углу — жандармы, по всем улицам — патрули. К четырем часам пополудни улицы словно вымерли, все двери — на запоре.