Жан Лаффит - Весенние ласточки

— Без тебя я не останусь ни минуты на этой каторге, — сказал Жаку Кловис.

— Не удирай, пока не кончатся праздники, сделай это ради меня, — попросил его Жак.

Кловис остался, кроме того, из Бордо приехал еще один кондитер; теперь Жак был уверен, что отец управится без него, и уезжал со спокойной совестью. В Бержераке он обновил свой гардероб и подкопил немного денег.

— Я привез пятьдесят тысяч франков, и теперь ничто не препятствует нашей женитьбе, — объявил он Жаклине еще на вокзале, когда она его встретила.

Они были счастливы и в мечтах о совместной жизни забыли о действительности.

— Сегодня вечером мы пойдем с тобой в ресторан, — сказал Жак, когда они сели в такси.

— Нас пригласили Фурнье.

Жаклина все продумала за него, и он решил ей подчиниться. Сейчас ему надо повидаться со своим начальством и договориться о том, когда он может приступить к работе. Но зато завтрашний день они проведут вдвоем…

— Может быть, нам поехать в Версаль? — предложил Жак.

— Это было бы замечательно!

— Какое у тебя красивое пальто!

— Наконец-то ты заметил! — улыбаясь, сказала Жаклина. — Я купила его ради тебя.

Когда они спустились, Томасен шутливо сказала:

— Ну, детка, вы все-таки дождались своего возлюбленного?

Жаклина залилась краской.

Жак оставил Жаклину болтать с консьержкой, а сам поспешил в ресторан, чтобы попасть туда до семи часов, когда часть служащих уходит домой… Он поговорил со швейцарами у служебного входа и окликнул выходившего Анатоля.

— Ты откуда взялся? — удивился судомойщик.

— Я только что приехал.

— Кого-нибудь поджидаешь?

— Вебера, шеф-кондитера.

— Я только что видел его в гардеробе. Ты собираешься к нам вернуться?

— Вебер обещал взять меня обратно.

— Очень рад. Извини меня, но я тороплюсь на профсоюзное собрание… Придешь, надеюсь?

— Обязательно.

Вебер, увидев Жака, смутился.

— Тебе никто не сказал?

— О чем?

— Клюзо взял другого кондитера на твое место.

— А ведь я предупредил, что возвращаюсь.

— Вот-вот, вчера в связи с этим он и заявил мне, что ни в коем случае не возьмет тебя обратно.

— Но почему?

— Надзиратель Бекер написал докладную записку дирекции, будто ты с ним поругался перед отъездом.

— Я сказал, что мне на него наплевать, но к работе это не имеет никакого отношения.

— Пойдем отсюда, ладно?

Вебер повел Жака в соседнее кафе и там сообщил ему:

— Возможно, это только предлог, мне кажется, что за этим кроется другое. Ты не ссорился с Брисаком?

— А что?

— Видишь ли, «шишка» подозвал меня, выйдя из винного погреба, и сказал о твоем увольнении. Сперва он не вдавался ни в какие подробности и, только когда я сказал, что нельзя увольнять человека ни с того ни с сего, сослался на докладную Бекера.

— Но докладную-то тот наверняка написал задолго до моего возвращения.

— Конечно. И Клюзо не такой человек, чтобы откладывать свое решение в долгий ящик. Поэтому я и спросил, нет ли у тебя оснований ожидать неприятностей со стороны Брисака. Понимаешь, начальники всегда друг с другом договорятся.

— Возможно, ты и прав, — проговорил Жак.

Его удручала не столько потеря работы, сколько то, что опять придется отложить свадьбу… Кроме всего, он мог лишиться и комнаты…

— Я сделал все, что мог, — сказал Вебер.

— Верю. Вы тут ни при чем.

— Зайди ко мне, может быть, я что-нибудь для тебя придумаю.

Жак отправился к Фурнье. Жаклина была уже там и накрывала на стол. Ирэн жарила картошку. Обе женщины о чем-то переговаривались и хохотали. Почти одновременно с Жаком пришел Луи и, не дав тому произнести ни слова, торжествующе провозгласил:

— Великолепные известия, друзья. Грандиозная новость — Беро освобожден!

Темно-красные стены и потемневшая позолота придавали версальскому залу Конгресса вид старинного театра. Сквозь высокие витражи просачивался тусклый свет, освещая висевшую над трибуной большую картину Кудера, на которой было изображено заседание генеральных штатов в 1789 году. Аллегорические сцены на гобеленах с увядшими розами дополняли декорацию этого театра. Зал украшали четыре светловолосые богини: Земледелие, Торговля, Индустрия и Мир.

На одном из ярусов, предназначенных для гостей, сидела Маринетта Делорм. На ней был ярко-синий облегающий костюм. Вооружившись перламутровой лорнеткой, она обводила взглядом высокую колоннаду, которая начиная с третьего яруса тянулась по трем сторонам громадного зала. Дамы, сидевшие в первых рядах, выставили напоказ свои туалеты и драгоценности. В партере на желтых кожаных креслах, расположенных амфитеатром, тесно сидели участники конгресса. Говорили, что там всего 865 мест, а парламент насчитывал 937 депутатов и советников.

Все было тщательно подготовлено к выборам шестнадцатого президента республики, но никто не предвидел, что в декабре может выдаться теплый солнечный день, и батареи отопления были накалены. В переполненном зале люди буквально задыхались от жары.

Маринетта сняла жакет, расстегнула ворот блузки и принялась разглядывать амфитеатр, откуда доносился беспрерывный гул и выкрики. Анри Вильнуар, сидевший в правом крыле, помахал ей рукой. В ответ она так очаровательно улыбнулась, что некоторые депутаты загляделись на нее. Вильнуар, подчеркивая, что улыбка относится к нему, продолжал делать знаки, давая понять Маринетте, что заседание скоро начнется.

Она приехала вместе с ним. Их машина с трехцветным пропуском на ветровом стекле проделала путь от Парижа до Версаля в сопровождении мотоциклистов в кожаных куртках и шлемах. По обе стороны шоссе тянулись ряды полицейских в белых перчатках с красными значками боевого отличия. Хотя это происходило семнадцатого декабря, стояла необыкновенно теплая погода и яркое солнце освещало город. Туман постепенно рассеялся. В парках величественного королевского дворца было по-весеннему свежо. Редкие любопытные глазели на поток автомобилей и мотоциклов, с шумом проносившихся по аллее, более густая толпа окружала площадь Арм, доступ к которой преграждали отряды охранников и жандармов в парадной форме. Похожие на оловянных солдатиков охранники виднелись вдали, на мощеной площади; они были расставлены, как фигурки на шахматной доске. На фоне решетчатой ограды, украшенной скрещенными флагами, блестели на солнце каски парижской жандармерии, украшенные лошадиными хвостами. Напротив дворца находился военный госпиталь, солдаты, высунувшись в окна, свистом приветствовали нарядных дам, выходивших из машин, но те даже не оборачивались в их сторону — и слава богу, так как большинство было весьма зрелого возраста. Каждая из них воображала себя Марией Антуанеттой, въезжающей в Трианон.