Жан Лаффит - Весенние ласточки

В Перигё префект принял драконовские меры. С раннего утра на главной площади города выстроились грузовики с охранниками. Солдаты в касках окружили памятник погибшим, словно боялись, что над ним надругаются. С тротуаров глазели любопытные. Демонстранты собирались под оголенными еще платанами.

Ровно в десять часов тридцать минут на площади появились Шарль Морен, депутат-католик, два генеральных советника-социалиста; каждый был опоясан трехцветной лентой. За ними шли представители организаций бывших фронтовиков, участников Сопротивления, бывших узников немецких концлагерей. Всего человек сто. Над ними реяло не менее двадцати знамен. При виде этого шествия среди жандармов наступило минутное замешательство. Шли известные в городе люди, ордена на груди говорили о их заслугах, у некоторых вместо ног были деревянные протезы, у многих висели пустые рукава. Помимо коммунистов, тут было несколько муниципальных советников, членов партии радикалов, а также заместитель мэра, друг покойного Вильнуара. Командующий охранниками вышел навстречу колонне и, приложив руку к каске, начал:

— У меня приказ…

— А мы выполняем свой долг, — прервал его депутат-католик.

Переговоры велись довольно долго. Руководители демонстрантов держались с большим достоинством, и офицер растерялся. Видя, что толпа все увеличивается, он отошел в сторону и сказал:

— Только не задерживайтесь.

И жители города стали свидетелями необычайного зрелища.

Двое инвалидов понесли цветы к памятнику, мужчины, собравшиеся на площади, обнажили головы и застыли на месте, знамена медленно склонились, а охранники встали навытяжку, приветствуя — вопреки приказу — торжественную церемонию.

Делегаты удалились так же молчаливо, как пришли. Морен, дойдя до перекрестка, стал со всеми прощаться. В эту минуту к нему подбежала машинистка федерации Симона и, запыхавшись, сказала:

— Шарль, скорее… Твоя жена… ждет у телефона…

Не сказав никому ни слова, он помчался к помещению федерации, которое находилось неподалеку, и заперся в своем кабинете.

— Алло! Алло! Кто говорит? Это ты? В самом деле ты? До чего же я перепугался!..

Роз звонила ему из клиники «Васильки». Лежа в постели, она слабым голосом поделилась с мужем новостью… Чувствует она себя хорошо. С нею сейчас Ирэн…

Шарль бормотал:

— Спасибо. Большое тебе спасибо.

И этот человек, который командовал партизанами и чей взгляд заставил только что отступить полицейского, сейчас, улыбаясь, вытирал слезы, струившиеся у него по щекам. Неизведанное волнение охватило его. У него ребенок! Сын! Его ребенок! Морену казалось, что в эту минуту произошло событие, изменившее облик земли. Появилось существо, которое еще несколько часов назад не занимало в его жизни никакого места, а сейчас стало главным, — крошечный человечек с едва уловимым дыханием. А ведь сколько миллиардов людей до него испытали это чувство! Сколько детей рождалось и рождается сейчас, а мир, вместо того чтобы от удивления замереть и прислушаться к их первому крику, продолжает свое обычное существование. Человек, наподобие бога, не умирает, он сохраняет свой род, оставляя на земле часть своей плоти и крови.

— Симона! — громко крикнул Морен, и девушка, вбежав, встревоженно спросила:

— Что случилось?

— Лети за вином, принеси несколько бутылок монбазияка, шампанского или чего достанешь, тащи рюмки и позови товарищей.

— Да ты хоть скажи, кто у тебя?

— Мальчик, великолепный мальчик…

А на самом-то деле великолепный ли он? — закралось ему в душу сомнение, когда ушла машинистка. В течение всей беременности Роз его преследовал страх, который он скрывал от жены. Его дед был от рождения хромоногим. И Шарль знал, что его собственная мать, когда он появился на свет, сразу же спросила: не хромой? Сейчас Морен снова вспомнил о своих опасениях. А вдруг это уродство передается по наследству? Роз быстро повесила трубку и не сказала, нормальный ли ребенок, она только сообщила его вес: три кило сто граммов. Какой же он крошка! В голосе жены Морен уловил какую-то неуверенность… С нею все в порядке, раз она сама с ним разговаривала, но что с ребенком? А вдруг он урод? Или слабенький и не выживет?

Морен снял трубку.

— Барышня, прошу вас Париж… Срочный вызов… Да, скорее, как можно скорее.

Его соединили еще до возвращения Симоны.

— Алло! «Васильки»? Я бы хотел поговорить с Ирэн Фурнье… Нет, нет, она у вас — в палате, где лежит Роз Морен… Вы говорите, только что ушла? Догоните ее, прошу вас… Алло! Ирэн? Это ты? Ты видела ребенка?.. Он здоровый?.. Это точно?.. Спасибо… Просто мне пришло в голову… я тебе потом объясню… Ты правду говоришь?.. Да, послушай, купи цветов, самых красивых, и отнеси их моей жене, купи роз… Ты слышишь?..

Их разъединили.

— Черт побери! — воскликнул Морен, кладя трубку. — Я забыл сказать, что приеду завтра.

Пришли товарищи, они шумно поздравляли Морена, обнимали его, целовали, хлопали по спине, и кабинет наполнился радостными возгласами.

В Палисаке, послушавшись доктора Сервэ, муниципальный совет предложил населению собраться у мэрии. Мэр, радикал, колебался, но Сервэ настоял на своем.

— Ну чего вы опасаетесь? Ведь почетный председатель вашей партии первым подписал воззвание, которое я вам сейчас показывал. Неужели вам этого мало?

— Циркуляр префекта категоричен: никаких демонстраций.

— Но если мы вынесем единогласное решение, префект бессилен.

— Можно распустить муниципальный совет.

— А что мы на этом потеряем? Выберут снова нас, и мы станем только сильнее.

В Палисаке, как и во всех 39 тысячах общин Франции, был свой памятник погибшим. Скульптура из гранита изображала длинноволосую женщину. Она скорбно припала к каменной плите, опустив букетик, который держала в руке. К длинному списку жертв первой мировой войны гравер добавил имена жертв последней войны: убитых на фронте и в макИ, замученных в концлагерях, пропавших без вести, военнопленных. В городке не было человека, который бы открыто выступил против демонстрации.

В тот момент, когда кончалась церемония в Перигё и демонстранты расходились по домам, в Палисаке люди несли цветы к памятнику погибших, и так было во всех городах и деревнях страны…

Жан Сервэ гордился успехом демонстрации, это было в основном дело его рук. Школьный учитель, продлив утреннюю перемену, построил детей по обе стороны памятника и сам занял место среди официальных представителей городка. На площадь пришли мэр в праздничном костюме, опоясавший свой могучий живот трехцветной лентой, и все городские советники. Пораваль явился в офицерской форме, украшенной крестом Почетного легиона и военными медалями. По установившейся в Палисаке традиции две девушки возложили трехцветный букет. Знамя держал старейший житель города, еще крепкий старик, участник войны 1870 года. Не было ни речей, ни пения. Раздалась барабанная дробь, и толпа, стоявшая на площади и вдоль тротуаров, молчанием почтила память погибших.