Виктор Пронин - Как много в этом звуке…

— Точно квадратное! — прокричал ему вслед капитан.

Не оборачиваясь, бомжара лишь поднял руку и повертел в воздухе растопыренной ладонью — дескать, услышал тебя. Отдернув в сторону холстину, он еще раз осмотрел развороченное окно, потрогал пальцами уцелевшую раму окна, провел рукой по изуродованной решетке, стоявшей тут же у стены, присмотрелся к мусорным ящикам за окном, вернул занавеску на место и поплелся в подсобку. Под ногами у него хрустели битые стекла.

— Свету бы добавить, — попросил он бредущего следом капитана. — Темновато.

Зайцев молча нырнул за какую-то дверь, и через минуту магазин озарился всеми лампочками, какие только были в наличии — в торговом зале, в коридорах подсобки, даже в туалете.

— Да будет свет! — хмыкнул бомжара и присел на корточки, рассматривая осколки стекла на полу. Были здесь плоские осколки от витрин, осколки с гранями — от стаканов, скругленные — от бутылок. Похоже, схватка была серьезная, в ход пошло все, что оказывалось под рукой. — Надо же, — время от времени озадаченно произносил бомжара. Больше Зайцев ничего от него не услышал и прошел в директорский кабинет — к телефону.

Через несколько минут в кабинет вошел и бомжара. Осмотрелся, прошел на цыпочках к холодильнику, заглянул внутрь, потом направился к креслу и затих там, стараясь не мешать — Зайцев разговаривал по телефону.

— Что скажешь? — спросил капитан, положив трубку.

— Хороший магазин. Ущерб невелик, восстановить будет нетрудно.

— Владелец, он же директор, говорит, что товару унесли много.

— Товар — дело наживное, — беспечно ответил бомжара. — Ты говорил, что он настойчиво в магазин стремился попасть… Знаешь почему? Хотел убедиться, что в холодильнике хоть что-нибудь осталось… — Бомжара вернулся к холодильнику и распахнул дверцу — вся она была уставлена бутылками с коньяком.

— Ни фига себе! — воскликнул Зайцев.

— Грабители-то простоватыми оказались! — усмехнулся бомжара, выбирая бутылку. — Самое ценное оставили нетронутым.

— Дверь в кабинете стальная, — пояснил капитан. — И в ту ночь была заперта. Они бы до утра ее вскрывали.

— Тогда директор опасался твоих оперов, — Ваня выбрал наконец бутылку с пятью звездочками и с горой Арарат на этикетке. Свинтив на ходу пробку, поставил бутылку на стол. Потом так же невозмутимо прошел к подоконнику и, взяв два фужера, поставил их рядом.

— Не понял? — сказал Зайцев.

— Сейчас поймешь, — и бомжара все с той же непоколебимой уверенностью наполнил фужеры коньяком.

— Ты что?! Здесь в каждом по сто пятьдесят грамм! — в ужасе воскликнул капитан.

— По сто семьдесят, — невозмутимо поправил его бомжара. И, аккуратно взяв фужер за ножку, чтобы звонче получился звук при чоканье, выпил, утер рот рукавом и вернулся к креслу. — Весы нужны, капитан.

— Какие?!

— Любые.

— Весы в магазине электроники, Ваня?!

— Капитан… Дай команду своим ребятам… Пусть поищут… Чего не бывает в нашей жизни, полной смертельной опасности и безрассудного риска.

— Боже! Как красиво ты стал выражаться!

— А я и стихи писал… В прошлой жизни.

— О чем, Ваня?!

— Как о чем… О любви. И опять начал писать… Настя говорит, что ей нравятся. Мои стихи, правда, без рифмы, но так тоже можно… Писал же Пушкин, и ничего, получалось…

— Тургенев, — тусклым голосом поправил Зайцев.

Нашли все-таки зайцевские ребята весы, в соседнем продуктовом магазине, правда, старые, с чашами, с гирьками, но бомжара не возражал. Он установил весы на прилавке, отрегулировал их так, чтобы утиные носики на обоих чашах замерли точно друг напротив друга.

Зайцев наблюдал за Ваней со смешанным чувством озадаченности и насмешки. Не выдержав его издевательства над здравым смыслом, он умчался в свое управление по какому-то чрезвычайно важному делу, а когда вернулся через час, застал картину не просто странную, а самую что ни на есть дурацкую. Установив на одной чаше весов гирьки, бомжара вторую чашу загрузил битым стеклом.

— Так, — произнес Зайцев и, круто повернувшись, быстрыми, четкими, какими-то принципиальными шагами направился в директорский кабинет — бутылка коньяка, оставленная им на столе, была пуста. — Это что же получается, — пробормотал следователь озаренно, — он попросту напился? Ничего себе поэт, блин! Стихи он, видите ли, начал писать! О любви, блин! Настя, блин, в восторге!

Вернувшись к весам на прилавке, Зайцев некоторое время молча наблюдал за бомжарой. А тот ползал на четвереньках по полу и, перебирая осколки стекла, некоторые из них аккуратно укладывал на чашу весов.

— Мысль посетила? — поинтересовался Зайцев.

— Посетила, капитан, посетила, — ответил бомжара, не прекращая своего занятия.

— Близится раскрытие преступления?

— Оно уже совсем близко, капитан.

— А коньяк ты выдул?

— Кто же еще… Тут больше и некому. Я твоим ребятам предлагал, но они отказались. Себя с трудом преодолели и отказались. А мне ничего не оставалось… Я там еще одну бутылочку чуть приоткрыл…

— О боже! — простонал Зайцев. — Тебя домой доставить?

— Доберусь, капитан… Ты не переживай.

— Эти стекла, похоже не один день накапливались…

— Нет, капитан… Все это сверкающее великолепие появилось здесь в ночь ограбления. Ты пройдись по магазину, позаглядывай в углы — нигде ни пылинки, ни пробки от пива, ни горлышка от водки…

— Ладно… Вечер уже. Магазин пора закрывать. Опечатывать…

— Потерпи полчасика, ладно? — взмолился Ваня, поднимаясь наконец с четверенек. — Ты это… Отлучись ненадолго в директорский кабинет, там у него и закуска найдется…

— Ты уж убедился?

— И не один раз, — признался Ваня.

— И повод был?

— Почему был? Он и поныне жив, повод-то!

— Значит, мысль, говоришь?

— Ты вот что, гражданин начальник, — неожиданно трезвым голосом сказал Ваня. — Не печалься и не гневайся… Ты загляни ко мне вечерком… Я там, у директора, еще одну бутылочку изъял, так что нам с Настей будет чем тебя угостить, чем душу твою полицейскую порадовать.

— Ваня, — голос следователя дрогнул. — Ваня… Ты это… Не шутишь?

— Есть вещи, которыми не шутят! — строго проговорил бомжара, назидательно подняв вверх указательный палец. И, снова опустившись на четвереньки, принялся перебирать стеклянные осколки. На лице у Зайцева в это время не было ничего, кроме полнейшего недоумения.

Когда вечером Зайцев постучал в уже знакомую дверь, он услышал из-за двери те же слова, что и утром:

— Открыто! Входите!

И он вошел. И увидел на столе знакомую бутылку коньяка с пятью звездочками и заснеженной горной вершиной на этикетке. Рядом стояла тарелка со свежесваренной картошкой и, опять же, соленый огурец. Настя сменила махровую простыню на великоватый халат, Ваня был в свободном, тоже великоватом свитере.