Маргарита Оду - Мари-Клэръ

Г-жа Альфонсъ шла по тропинкѣ, а мнѣ доставляло большее удовольствіе итти по мягкой травѣ.

Скоро мы дошли до большого лѣса, гдѣ волкъ когда-то утащилъ у меня ягненка.

Я была исполнена таинственнаго ужаса къ этому лѣсу и, когда мы сошли съ тропинки на дорогу, пересѣкавшую лѣсъ, мнѣ стало страшно.

Дорога была широкая, и по ней, должно быть, часто проѣзжали телѣги, такъ какъ колеи были глубокія.

Надъ нашими головами безпрерывно шуршали иглы елей, цѣпяясь другъ о друга. Это былъ мягкій, легкій шумъ, не похожій на сухой, прерывистый шорохъ, который слышался въ одѣтомъ снѣгомъ лѣсу. Несмотря на это, я не могла удержаться, чтобы не оборачиваться назадъ.

Мы не долго шли по лѣсу; дорога сворачивала налѣво, и мы вскорѣ очутились на дворѣ Потеряннаго Брода.

За скотнымъ дворомъ протекала рѣченка, какъ въ Вилльвьеѣ; но луга здѣсь были слишкомъ сдавлены со всѣхъ сторонъ и постройки, казалось, хотѣли спрятаться въ ельникъ.

Жилой домъ не походилъ на дома фермеровъ въ окрестности. Низъ его былъ изъ очень толстыхъ стѣнъ, а первый этажъ казался лишь временной надстройкой.

Я не находила, чтобы этотъ домъ походилъ на замокъ; онъ скорѣе напоминалъ мнѣ старый пень, изъ котораго тянется чахлый побѣгъ.

Г-жа Дэлуа, заслыша насъ, вышла на порогъ.

Она такъ же, какъ въ первый разъ, посмотрѣла на меня, прищуривъ глаза. Прежде всего она громко сказала, что потеряла въ соломѣ су и удивляется, что за восемь дней его никто не нашелъ. Говоря это, она шевелила ногой тонкій слой соломы, лежавшій предъ дверью.

Г-жа Альфонсъ, повидимому, ничего не слушала. Она устремила свои большіе глаза внутрь дома и горячо объясняла цѣль нашего визита.

Г-жа Дэлуа захотѣла сама свести меня въ бѣльевую, она вложила ключи въ шкафы и, сказавъ, чтобы я была осторожной и не производила безпорядка, оставила меня одну.

Я быстро открыла и потомъ опять закрыла большіе блестящіе шкафы.

Мнѣ захотѣлось немедленно уйти отсюда. Эта большая холодная комната наводила на меня ужасъ, какъ тюрьма, мои шаги звонко стучали по плитамъ, какъ будто подъ поломъ были глубокіе погреба. Мнѣ вдругъ показалось, что я не выйду больше отсюда.

Я насторожилась: не услышу ли шумъ со скотнаго двора, но услышала только голосъ г-жи Дэлуа. Это былъ громкій и хриплый голосъ; онъ проходилъ чрезъ стѣны, проходилъ повсюду.

Я подошла было къ окну, чтобы развлечься немного, какъ вдругъ сзади меня открылась дверь, которой раньше я не видала. Я повернула голову и увидѣла молодого человѣка въ длинной бѣлой блузѣ и въ сѣромъ картузѣ.

Онъ остановился, какъ будто удивленный тѣмъ, что видитъ здѣсь человѣка, я тоже не могла оторвать отъ него своихъ глазъ.

Онъ прошелъ чрезъ бѣльевую и мы все время пристально смотрѣли другъ на друга; выходя изъ двери, онъ стукнулся о косякъ. Минуту спустя, онъ прошелъ подъ окномъ, и наши взоры опять встрѣтились.

Я была смущена и, сама не зная зачѣмъ, пошла закрывать двери, которыя онъ оставилъ открытыми.

Г-жа Альфонсъ скоро пришла за мной, и мы вернулись въ Вилльвьей.

Съ того времени, какъ смѣнились мои хозяева, я полюбила ходить въ большой кустарникъ, который росъ недалеко отъ фермы, и садилась тамъ на пень, имѣвшій форму стула.

Теперь, когда наступила весна, я уходила туда, когда рабочіе начинали курить свои трубки на порогѣ конюшни.

Я подолгу просиживала тамъ, прислушиваясь къ вечернему шуму, и мнѣ страстно хотѣлось стать деревомъ.

Вечеромъ того же дня я подумала о человѣкѣ изъ Потеряннаго Брода. Но какъ только я попробовала вспомнить цвѣтъ его глазъ, мнѣ показалось, что они глубоко проникаютъ въ мои гласа и заливаютъ меня всю своимъ свѣтомъ.

Въ слѣдующее воскресенье была Пасха. Адэль уѣхала въ церковь въ экипажѣ г. Альфонса. Я осталась одна съ рабочимъ сторожить ферму. Послѣ завтрака рабочій легъ на кучѣ соломы предъ дверью, а я уединилась въ свой кустарникъ.

Я старалась услышать звонъ колоколовъ. Но ферма была слишкомъ далеко отъ деревень, и звонъ не доносился до меня.

Я уносилась мыслью къ сестрѣ Мари-Любови. Я вспомнила также о Софи, которая каждый годъ приходила будить меня, чтобы я могла слышать перезвонъ пасхальныхъ колоколовъ.

Однажды случилось, что она не разбудила меня; она такъ жалѣла объ этомъ, что на слѣдующій годъ положила въ ротъ большой камень, чтобы не проспать. Какъ только она начинала засыпать, ея зубы попадали на камень, и она просыпалась.

Я думала также о торжественной обѣднѣ, во время которой Колетта пѣла полнымъ голосомъ. Я увидѣла всѣхъ насъ бѣгающими вразсыпную по лужайкѣ и озабоченный видъ Мари-Любови, занятой праздничнымъ обѣдомъ.

И вотъ теперь, вмѣсто топкаго, любимаго лица сестры Мари-Любови, я увижу непріятную физіономію г-жи Альфонсъ и свѣтящіеся глаза ея мужа, которые наводятъ на меня такой страхъ; и, вспомнивъ, что мнѣ еще долго придется быть на фермѣ, я отдалась чувству глубокаго отчаянія.

Когда я устала плакать, я съ удивленіемъ замѣтила, что солнце уже низко склонилось. Сквозь вѣтви кустарника видно было, какъ протягивались по лугу длинныя и стройныя тѣни тополей; и около себя я увидѣла еще одну большую колеблющуюся тѣнь. Она приближалась, останавливалась и снова двигалась.

Я тотчасъ же поняла, что кто-то сейчасъ пройдетъ мимо моего убѣжища, и вдругъ какой-то мужчина въ бѣлой блузѣ вошелъ въ кустарникъ, наклоняясь подъ вѣтвями.

Холодъ пробѣжалъ по моему тѣлу.

Однако, я очень быстро оправилась, но у меня осталась нервная дрожь, которой я не могла скрыть.

Онъ стоялъ предо мной, молча.

Я взглянула въ его глаза, полные нѣжности, и почувствовала, что мое тѣло снова согрѣвается.

Я замѣтила, что на немъ, какъ на Евгеніи, цвѣтная рубашка и галстухъ, завязанный подъ воротникомъ, и когда онъ заговорилъ, мнѣ показалось, что я давно знаю его голосъ.

Онъ всталъ противъ меня, облокотился на большой сукъ, и спросилъ, остались ли у меня родственники.

Я сказала, что нѣтъ.

Онъ сталъ вертѣть пальцами вѣтку съ молодыми побѣгами и, не глядя на меня, сказалъ:

— Такъ Вы одна въ цѣломъ мірѣ?

— О, нѣтъ, — быстро отвѣтила я, — у меня есть сестра Мари-Любовь.

И, не ожидая его вопросовъ, я сказала ему, какъ я ее люблю и съ какимъ нетерпѣніемъ жду минуты, когда смогу быть съ ней.

Я такъ была счастлива говорить о ней, что не останавливалась.

Я говорила о ея красотѣ и ея несравненномъ умѣ.

Я говорила также о ея печали въ день моего отъѣзда и изображала ея будущую радость въ день нашей встрѣчи.

Въ то время, какъ я говорила, его глаза были устремлены на мое лицо, но его взоръ, казалось, видѣлъ гораздо дальше.

Помолчавъ, онъ спросилъ меня еще:

— Вы никого не любите здѣсь:

— Нѣтъ, — сказала я, — всѣ, кого я люблю, уѣхали отсюда.