Тони Парсонс - Men from the Boys, или Мальчики и мужчины

Он ткнул своим игрушечным карандашиком мне в лицо, словно позабыв все слова, и я подумал, что все это происходило с ним. О его детстве я ничего не знал. Затем внезапно он усмехнулся, блеснув искусственными зубами, белыми, как кость.

— О да, я помню, — сказал Кен Гримвуд, пихнув локтем Синга Рана, когда на экране появился Долгий Выстрел, разбрасывая гладкими гнедыми ногами комья грязи.

Кен засмеялся, смех перешел в кашель, и я услышал, как в его легких клокочет жидкость.

— Старые добрые деньки, — сказал он.

В фильме, на котором мы оказались неожиданно для себя, поднималась вода в океанах и рушились города. Все это выглядело странно красиво.

Здание Белого дома было снесено подобно мячику для пинг-понга. Эйфелева башня подломилась, как тростинка, уносимая течением. Тадж-Махал, Биг-Бен, Оперный театр в Сиднее — все было смыто с лица земли, словно перхоть.

Начались пожары, огонь пылал так, как, наверное, пылает под адскими котлами. Дым вздымался над каньонами улиц со стенами из небоскребов, подобно тучам во время конца света. Земля раскололась. Человеческая раса гибла, счет шел на миллионы жертв. Дожди хлестали изнасилованную землю.

— Не повезло им с погодой, — прошептал я в темноте, но Пэт не засмеялся.

Я чувствовал, как он ерзает в кресле рядом со мной, без энтузиазма опустошая огромное ведро сладкого попкорна. Через некоторое время я заметил, как у него в руке засветился мобильник.

— Почему ты не смотришь чертов фильм? — довольно резко осведомился я, пытаясь говорить тихо, хотя это казалось довольно устаревшим обычаем, все равно что уступать место в общественном транспорте или открывать дверь перед женщиной.

По всему залу можно было видеть светящиеся в темноте телефонные экранчики, люди наслаждались обедом и вели увлекательные разговоры. Их не могло расстроить даже зрелище конца жизни на Земле.

— Знаешь почему? — спросил Пэт и посмотрел на меня. — Потому что это просто — не знаю — порнография вроде одиннадцатого сентября или что-то в этом роде. Все эти картинки — люди, выпрыгивающие из домов, рушащиеся здания, тучи дыма и пыли на улицах — все это взято из новостей, стопудово.

— Не говори «стопудово», — сделал я замечание.

— Пинок для кретинов, — продолжал он. — Дешевый ужастик для придурков, чавкающих попкорном. Знаешь, о чем я думаю? Меня тошнит, если хочешь знать правду.

— А кроме этого? — спросил я. — Тебе не кажется, что он довольно хороший?

— Быстрорастворимая классика, — презрительно проговорил он.

Я поднялся и стал пробираться по проходу. Наш разговор мог вызвать недовольство сидящих рядом. Все равно что слишком громко разговаривать в библиотеке. Но им, казалось, было совершенно все равно.

Я стоял на улице, глядя на Лестер-сквер и ожидая, не появится ли Пэт. Мы еще никогда не уходили посреди киносеанса.

У нас всегда были видеофильмы. Когда уехала Джина, Пэту было четыре года, и его страсть к «Звездным войнам» еще усилилась. Это был другой мир, где он мог укрыться от мира реального, в котором чувствовал себя неуютно. У него были игрушки — восьмидюймовые Ханы Соло, Люки Скайуокеры и Дарты Бейдеры, защитного цвета модели «Миллениум фэлкон» и звездолетов-истребителей, световые пластиковые мечи, и все это валялось сплошным слоем так, что некуда было ступить.

Но прежде всего это были фильмы, которые он мог смотреть на видео, от которых его невозможно было оттащить и которые мы ходили смотреть в кино на сеансы, где их показывали сразу по два или по три. Раз в год всю трилогию можно было посмотреть в каком-нибудь захудалом кинотеатре Уэст-Энда. «Звездные войны». «Империя наносит ответный удар». «Возвращение джедая». В том возрасте, когда других мальчишек отцы водят на футбол, берут с собой на рыбалку или на другие развлечения, где нет необходимости много разговаривать, Пэт проводил целые часы, сидя в темноте, подкрепляясь «Фантой», изюмом в шоколаде и фантазией за сто миллионов долларов. Кино — это было наше. А теперь, похоже, все близилось к концу.

Он подошел ко мне, мы оба были сконфужены, стремились избежать ссоры. Потому что причины ссориться не было. Внутренний голос говорил мне, что надо просто посмеяться над этим концом света, доморощенным апокалипсисом. Но ни один из нас не улыбнулся.

— В Чайнатаун? — предложил я.

Он скорчил гримаску.

— Я не голоден, — ответил он, глядя на меня из-под челки. Потом опустил глаза на запястье. Он не носил часов. — Завтра в школу. Уже поздно.

Я кивнул, словно все уладилось и говорить больше не о чем.

— Тогда домой, — сказал я, и мне показалось, что я чувствую во рту вкус яда.

Джина открыла дверь.

Она улыбнулась, обняла и поцеловала его, а он проскользнул мимо нее в прихожую. Со мной он не попрощался. Она обратила свою улыбку ко мне. Я продолжал стоять за дверью.

— Что с ним случилось? — спросил я.

Ее улыбка погасла. Я услышал, как он гремит чем-то на кухне. Похоже, собирается ужинать. Так что это его «я не голоден» — полное вранье. Он просто не хотел в Чайнатаун. Не хотел быть со мной.

— С ним ничего не случилось, — сказала она с внезапным холодом в голосе.

«О, я хорошо тебя помню», — подумал я.

— С Пэтом все в порядке, — сказала она. — Он здесь прижился. Они с Питером стали большими друзьями.

— С Питером? С Питером? Кто такой этот хренов Питер?

— Ты не мог бы выбирать выражения? Питер — мой бойфренд.

Я вздохнул:

— Смешно. В сорок лет иметь бойфренда. Ты и Питер встречаетесь? Вы трахаетесь или просто лижетесь? А как у вас насчет петтинга? Господи, Джина, давай уже привыкай к новым терминам. Ты ведь не тинейджер.

Она вскипела.

— Даже сейчас! — воскликнула она. — Неужели это никогда не кончится?

— Кончится, кончится, — ответил я, внезапно испугавшись, что дверь захлопнется у меня перед носом прежде, чем я смогу рассказать ей, что именно я осознал во время печального молчаливого возвращения в Сохо.

Но у нее тоже было что мне сказать.

— Знаешь, в чем твоя проблема, Гарри?

— Просвети меня.

Она вышла за дверь, не желая, чтобы слышал Пэт. Я позволил ей сделать это. Этого никогда не должно было со мной произойти.

— Все просто, когда родитель только один, — сказала она, понизив голос, но отчетливо выговаривая каждое слово. — Несмотря на все твое олимпийски выверенное отчаяние.

Она передразнила меня голосом, совершенно не похожим на мой:

— «О, бедняжка я. О, бедняжка Пэт».

— Олимпийски выверенное отчаяние, — кивнул я. — Мне это нравится, Джина. Это хорошо. Я это запишу.

— Рада, что ты оценил, Гарри. Я живу для того, чтобы ты был счастлив. — Она перешагнула порог двери. — Но, несмотря на всю твою жалость к себе, Гарри, на самом деле тебя все устраивает. Проще, когда родитель только один. Можно играть в великого диктатора. Твое слово — закон. Родитель-одиночка — царь и бог.